«Не забывай!»

СПРАВКА: Никольская застава – часть Новгорода в районе Никольского собора, включая Б. Московскую улицу.

Когда приходит январь, память и сердце неспокойны, потому что город на Волхове готовится отмечать день своего освобождения от немецко-фашистской оккупации.

…С декабря 1943 года армейские части обучали бойцов ведению наступательного боя, передвижению на аэросанях по льду слабо промёрзшего в ту зиму озера Ильмень. Сапёры прясло за пряслом рубили элементы деревянного моста через Волхов к освобождению города. Вместе со всеми силами подразделения Новгородского районного отдела милиции НКВД в месте дислокации – в Мстинском районе – подготовилось к операции.

20 января по фермам взорванного убегающим врагом моста вместе с солдатами перебрались в Новгород и сотрудники РОМ.

Мой отец, Туманов Леонтий Николаевич, милиционер, уже после 2-х часов дня 20 января приказом начальника райотдела Павла Ивановича Степашихина заступил на пост №1 – на дежурство в кремле, на площадке с разобранным памятником 1000-летию России.

Милиция тогда выявила в городе 9 уцелевших жителей.

Всё, что необходимо для приведения в первичный порядок, в городе было предпринято немедленно: учёт зданий и их состояние, разминирование, коммуникации, дрова, пекарня, баня.

В Колмове был развёрнут армейский госпиталь.

***

В эвакуации в Ивановской области, в посёлке торфяников, проживали многие работники «Новгторфостроя» из Рогавки. Среди них были моя мама, Валентина Ивановна, 1914 г. р., и я, Нина, 1937 г.р. Мы, Тумановы, уезжали из горящей административной столицы «Торфостроя» 18 августа 1941 г. с последним железнодорожным эшелоном.

Что может вспомнить ребёнок в таком случае? Не так уж мало, как ни странно. Комнату в деревянном бараке, в ней – три или четыре семьи из Рогавки, даже одна фамилия запомнилась: Бойцовы. Размещались на нарах, я и мама – на нижних. Мама работала в столовой, я посещала «детский очаг». Помнится нарядная ёлка на новый 1944 год, кукла с глиняной головкой – я запечатлена с нею на коллективной детсадовской фотографии… Отец, оперуполномоченный, прислал нам вызов для переезда в Новгород. Ехали через Ярославль, Бологое, станцию Крестцы. Из Крестцев, где встретил семью мой отец, попутный армейский грузовик привёз нас в Новгород 7 апреля 1944 года. Восстановленное силами милицейских сотрудников Кострицына, Алексеева, Антонова, Туманова старое двухэтажное бревенчатое здание стало нашим домом до осени 1948 г. «Ул. Лассаля, д.6а» гласили чёрные буквы на белой эмалевой доске на фасаде дома. С 45-го улица именовалась уже Кировской. А ныне этот дом, после реконструкции ставший трёхэтажным, всё ещё стоит на Михайловой улице.

Тогда, в апреле 44-го, отец припас к нашему приезду «игрушки» для меня – стеклянные и пластмассовые фигурки из немецкого штаба: условные обозначения танковых, авиационных, пехотных войск. Подобрал в развалинах несколько книжек: трилогию Горького и его «Фому Гордеева».  

Кремль хоть и пострадал, но производил впечатление. До него можно было добраться пешком по Московской улице (сейчас – Б. Московская), по охраняемому часовыми с двух сторон деревянному мосту или в лодке с гребцами с Торговой стороны. Там мне доводилось потрогать бронзовые фигуры, ещё не возвращённые на место.

В строительных лесах стояли дома то там, то здесь. Около них тарахтели грохоты, через которые просеивали речной песок для цементного раствора.

Мальчишек заносило к основанию бывшего моста. На Торговой стороне в нём оставались взрывоопасные предметы: дети калечились и погибали.

***

Мы, жители Никольской заставы, наблюдали ремонтные работы на улице Посольской, 2 – то есть школы, в которой 1 сентября 1944-го уже начались занятия.

Всегда интересно было на рынке перед церковью Михаила. Там, возле деревянных столов, толклись покупатели.

С карточками на хлеб и зажатыми в кулачке «десятками» нас посылали в очередь в магазин на углу Боровичской-Никольской и Московской. В 2018 году его закрыли всё-таки, а он ведь – по-своему «мемориальный»…

Интересно было детям играть в прятки среди «костров», сложенных из метровых деревянных плах: здесь складировали дрова, которые потом отправляли в Ленинград, и на берегу Волхова стоял целый город-лабиринт.

Плоты из брёвен, отправляемые на ремонт ленинградских зданий, шли и шли по Волхову. Иногда их тянули катера, и тогда волна подхватывала не умеющих плавать малолеток. Иногда это кончалось и трагедиями…

Возле нашего дома, с тыла, с видом на Славную, мама разделала две-три грядки, посеяла свёклу, морковку, лук, огурцы. При разделке земли наткнулись лопатой на коробочку с мелкими игрушками из жести. Игрушки тогда мы и во двор выносили, чтобы играть с соседями: детей в нашем дворе было много. В дворовые игры включались и… коты. Многие заводили домашнюю живность. Нам отец тоже раздобыл котёнка Барсика – в деревне Плашкино на Мсте. Без котов труден был «мирный» ночлег: мыши!

***

1 сентября 1944 года 1-я средняя школа, что на Посольской, встречала учащихся. День был исключительно тёплый, солнечный. Моё платьице первоклассницы, сшитое из кусочка светлого маркизета, - просто крошечное, парусиновые туфли на ранте, со шнурками, жмут – но что уж сумели по талону получить… Портфель сшит знакомым отца, сапожником: из парусины, с завязочками. Потом, с похолоданием, оказалось: нет пальтеца. В разминированном немецком блиндаже отец нашёл офицерский китель. Из него и сшили маломерное пальто.

1 «а» класс повела в мир знаний Анна Анисимовна Ильковская. Темноволосая, высокая, строгая. Все 4 года обучения видели мы её в одном и том же чёрном, английского покроя, костюме. Через годы я узнала, что ей было чуть более 50 лет, она кончила до 1917 года Новгородскую учительскую семинарию, в эвакуации работала в Кировской области, состояла в партии. Учительница моя жила у доме № 8 на Московской улице – в доме Сметанина, с двумя дочками, активными  общественницами. В мае, после окончания первого класса Анна Анисимовна повела нас в пеший поход на Перынский Скит, по пути знакомя с местностью. Это оказалось впечатлением навсегда.

В школу многие приходили голодными. Наш класс состоял из детей известных в городе фамилий, но сахарку ждали по спецвыдаче все. Ах, как хотелось кусочек рафинада! Ведь конфет не видели месяцами, редко-редко с милицейской получки покупались карамельки в радужной глазури или плоские квадратики с халвой внутри.

Школьную ёлку на новый 1945 год не могу вспомнить, а зима памятна, так как впервые увидела финские сани: чудо техники – два длинных полоза, стянутые наборной рамой с сиденьем. На них катались с Московской, под уклон к Волхову. Некоторые раздобыли деревенские санки, а нас выручали немецкие трофейные сани, добытые в блиндажах. Мальчишки зимой где-то находили коньки, кто два, кто – один, они крепились к обуви веревочкой с обструганной палочкой, крюками, согнутыми из катанки диаметром 5-6 миллиметров, зацеплялись за едущий мимо грузовичок и катились. Хотя это, конечно, не приветствовалось…

К Волхову зимой старались не приближаться, горок в ту сторону не осваивали: река бешено сопротивлялась морозам, и смельчаки, перебегавшие с берега на берег, случалось, тонули.

***

9 мая1945 года началось торжественным объявлением по радио-тарелке, во дворе – радость, стрельба в воздух из табельного оружия: Победа!

Плакали больше, чем радовались, в тот день, ведь у всех – потери родных и близких. В нашей семье более 10 человек, в том числе мамины родители, отец её, кузнец Иван Федотов, мать Мария Федотова и их сын Виктор 1926 г.р. погибли от бомб и голода в той бедовой местности с административным центром Рогавка, и дочь их Прасковья с детьми – от прямого попадания бомбы в дом, и ещё, и ещё…

Улица Московская с каждым днём становилась всё столичнее. Уже приочистился город. Летом с берега на берег перевозил народ теплоходик «Экстра», такой тяни-толкай. В Клубе железнодорожников имени Ленина шло кино. Ближе к ул. Кировской стоял клуб милиции, по ул. Боровичской, рядом с Управлением внутренних дел. В клуб нас, милицейских детей, пускали, и удавалось познакомиться с трофейными фильмами и с новыми советскими, то есть сочувствовать экранным героям разных эпох и стран. Огромную радость доставляли киносеансы и концерты в филармонии, куда нас школа водила, от представлений Ленинградского кукольного театра, постановок Новгородского драмтеатра, таких, как «Красный галстук» С. Михалкова.  Горожане хорошо знали артистов своего театра – Разгуляева, Мирзоеву, Непокойчицкого, встречали их в городе – небогато одетых, но ярких.

Но театр – это с 1947 года, а больше всего посещала я Никольский собор: на ступенях его рассаживалось множество нищих, батюшка в соборе – старенький, добронастроенный всегда, в соборе нарядно так, что не высказать, молящихся было много. А как же иначе: ведь ждали возвращения солдат и беженцев, молились о них, плакали, надеялись.

К нам в сентябре 1945 г. приехал из госпиталя, с территории Германии, мамин брат Михаил Иванович Федотов, армейский шофёр. У него были каверны в лёгких, ничем не мог помочь таким больным солдатам даже знаменитый врач-лёгочник Михаил Шавра: умер мой дядя. Стену в комнате, где он лежал больной, родители оклеили после похорон плакатами на сюжеты блокадного Ленинграда. Так художественное начало входило в сознание.

В Новгороде же, хоть и не блокада, а плохо было с хлебом. Прошу: «Мам, дай хлебца», а его и нет. Мама отрезает кусочек от маргагусалина* – жир такой, настоящая нефтехимия… 6 марта 1945 года в роддоме, оборудованном на барже, родилась сестра Лариса. Росла она, не зная вкуса печенинки, пряничка. 

*Маргагуса(е)лин - смесь из 70% саломаса, 10% жидкого растительного масла и 20% свиного сала.» Запах м. напоминает гусиный жир. Применять рекомендуется для жарки, приправки супов, к каше и т.д.» -  говорится в старом советском кулинарном справочнике - прим. ред.

***

К встрече Нового 1947 года я вступила в пионеры. Старшей пионервожатой 1-й средней школы была Александра Дмитриевна Фатеева, яркая личность.

Уютные, с гостинцами, с весельем устраивались ёлки и в Клубе милиции силами профсоюзной организации УВД. На кремлёвскую ёлку 1947-го в театр драмы (теперь – филармония) купил мне отец билет. Новенькое платьице из штапеля, привезённого больным дядей-крёстным, огромный Дед Мороз из папье-маше в фойе (он «служил» потом городу долго-долго)…

А в школьной одежде царил разнобой. Мы знали, что в Ленинграде школы разделены на женские и мужские, что есть форменные коричневые платья. Но сами носили в большинстве своём перешитое с материнского плеча. Правда, был у меня нарядный сарафанчик красного цвета, с зелёным и жёлтым – литовский флаг выручил, тоже в блиндаже добытый.

Хорошая одежда в начальных классах появилась у дочери секретаря горисполкома Светы Сарафановой, у дочери секретаря облисполкома Ольги Михайловой, у дочери партизана Миры Сазановой. Сын партизанского командира Валерий Чернецкий носил китель из настоящего сукна, Альберт Макаров – тоже. У остальных ребят – хорошо, если у кого свитер имелся. Детям без отцов обувь могли выдать по талонам – решением педсовета. Сапожники были в городе – первые люди! Отец у знакомого мастера заказал пошить для меня туфельки зелёного цвета – это считалось роскошью. Сшили и кирзовые сапожки, в деревне купили валенки. К 48-му году в магазинах стали красоваться на полках чудесные туфли для девочек ленинградского производства, и мама как-то сэкономила, купила мне такое чудо.

У многих учениц и работающих женщин висели на шнурках меховые муфты. В них – потайные отделения для носового платочка. Уговорила маму, и та отрезала от какого-то рукава кусок, обшила, протянула шнурок, и я с такой муфтой ходила в школу, в кино.

Кино! Это ведь - развлечение на все времена! В книжном магазине «Когиз» продавались фотооткрытки с лицами киноактёров. В моём дерматиновом малюсеньком чемоданчике, подарке отца, стала складываться стопочка портретов: Янина Жеймо, Зоя Фёдорова, Иван Переверзев, Михаил Жаров… Настоящее богатство!

Богатыми тогда считались и мальчик или девочка, имевшие резиновый мяч. Дефицит из дефицитов! Женщины с нашего двора нашли в одной из церквей склад, уговорили часового открыть двери, а там хранись резиновые предметы, в том числе – мячи из четырёх лепестков. Удача выпала нам!

Кажется, начиная с зимы 1945–1946 года стали на Московской появляться уличные лотки ручной торговли, а на них – штучные мандарины, соевые батончики, папиросы. Когда отец получал зарплату, мне перепадало на один мандарин и батончик, а так – ходила полюбоваться на плитку шоколада «Ванильный» в новый гастроном №1 на Московской, в бывшей гостинице Соловьёва. Сияние прилавка манило, и продавцы не отгоняли: смотрите, любуйтесь. Затем открылся на улице Первомайской коммерческий продмаг, там в стеклянных баночках сверкала чёрная икра.

Что-что, а рыбу мы, дети, знали. На Волхове глушили рыбу, добывая много леща. По берегу же Торговой стороны летом борт в борт бросали якоря соймы с Поозерья. Вечером вился дымок из трубы над «каютой» лодки, разносился запах ухи, у рыбаков – всегда остро заправленной. Уют такого мирного вечера обвораживал. А на другом берегу, на Весёлой горке, гремел духовой оркестр водников, танцевала молодёжь. Клубы водников, железнодорожников, милиции – они и делали «культпогоду» в городе.

***

Кто бы сейчас предположил, что летними воскресеньями шли семьями… на Петровское и Рождественское кладбища и кладбища пригородов. Люди остро переживали потери близких и воинства. Придут пешком, посидят - и пешком же обратно.

У кремлёвской стены под Спасской башней в песчаной круче были сотни гнёзд стрижей, птицы вьются, вьются – и это не забыть, как не забыть первое посещение зала музея в Никитском корпусе: с глиняными первобытными человечками у шалаша – ой, чудо! И камни интересные, и что-то железное… А в 47-м – другое «железо» в кремле: выставка трофейной артиллерии.

Пленные немцы вовсю работали на стройках. Приходили в наш двор еду просить. Мама подавала им варёную свёклину, морковину, солёный огурец. Добры русские женщины!

Один из военнопленных, зайдя к нам, показал фото своей семьи, объяснил, что может сделать деревянные рамки нам для семейных фотографий. Мать сказала – хорошо. Немец через некоторое время принёс четыре рамки из сухого обожжённого дерева, со стеклом. Оплата – варёные овощи. Рамки служили лет тридцать…

***

За Никольской заставой начинался выгон, куда по утрам новгородцы отправляли пастись «репатриированных» коров из Германии.  Вечером их встречали у заставы, разводили по своим сараям. Одну из коров встречала я и сопровождала до нашего двора к её владельцам, Фёдору и Кире Шелякиным. У них родилась слабенькая дочечка, и молоко было необходимо. За пригон скотинки меня угощали парой чудесных карамелек «Яблоко» в фантиках. Фантики в детских играх были гордостью владельцев. 

У мальчиков котировались игра в «чижа», катание железного обода проволокой, согнутой сложным профилем, а также «пристенок» - игра, в которой монетки бросали о стену.

В 1947-м появились в продаже куколки – малюсенькие гуттаперчевые пупсики, изделия Ленинградского завода «Комсомольская правда», и лодочки с прорезью для «пассажира»: как раз пупсик входил. О, сколько надо было приложить усилий, чтобы выплакать у родителей на покупку «десятку» с Лениным в овале! А вскоре деньги поменялись: реформа пришла.

По Кировской густо росла трава, и это было – спортплощадкой.  А настоящий спортивный праздник состоялся в июле 1947 года на стадионе «Динамо». Вёл колонну спортсменов прославленный Михаил Балабан, именем которого названо теперь одно из суден Клуба юных моряков. На Волхове с ранней весны, сразу после Победы, тренировались на каноэ, байдарках, вёсельных шлюпках. Милиционеры на участке вала окольного города, там, где в него упирается улица Первомайская (Ильинская), проводили соревнования по стрельбе по летающим тарелочкам.

Дети, и я тоже, в июле 1947 года впервые отправились на пароходе по путёвкам в пионерлагерь в Новоселицы. 

***

В 5-й класс нас отправили в новую школу №6, её как раз отремонтировали немцы. Потом в ней, на Боровичской-Никольской, помещалось медучилище. Но тут отца, капитана милиции, награждённого орденом Красной Звезды, перевели служить в Молвотицкий РОМ, и семья стала готовиться к переезду. Готовились тщательно: ведь нужно было и скарб взять, и козочку Зорьку, и кота Барсика…

Детская память о послевоенном Новгороде тоже попала в багаж – на всю жизнь. А она, память, разнообразна.

Стойко запечатлелось разрушенное бомбой бывшее реальное училище: внутри горы мусора, сверкают уцелевшие глазурные плитки былых печей, тишина и скорбь… Софийский собор: скрежет металлических листов в ветреную погоду, раскиданные ядра, глубокие ниши древних захоронений со сдвинутыми плитами… Некрополь павших в дни наступательных боёв за Новгород: две танковые башни на могилах героев-танкистов и пропеллер самолёта…

Первое асфальтирование Московской улицы: потрясённые, мы босиком проверяли асфальт на упругость…

Радость похода в баню, открытую на берегу Волхова при бывшем лесопильном заводе: баня сверкала и при входе, и внутри!  До этого нас мыли в квартирах: топилась плита, грелась вода, открывалась печная дверца, ставилось деревянное корыто, поливали, намыливали, окатывали… А ещё со вшами боролись с помощью гребешков, которые продавались в «Военторге», расположившемся в доме Берга, красиво отремонтированном снаружи…

И – зубная боль! Невыносимо болели зубы, всенародное горе просто. И частые ангины. Многие перенесли тиф, рахит, чесотку. У меня на ножке свищ в эвакуации никак не закрывался, но в Новгороде нашли немецкую мазь в месте квартирования оккупантов, и она оказалась чудодейственной…

Радио! Оно несло в дома музыку и становилось основой эстетического воспитания.

В 1-м и 2-м классе нам преподавала пение сама Анна Анисимовна, и это были  мои любимые уроки. «Как по морю, как по морю, как по морю, морю синему плыла лебедь с лебедятами…». И вот лет десять назад, когда в филармонии концертировал Северный народный хор, слышу:  «Как по морю, морю синему…». Сердце в таких случаях замирает и кажется, что ты снова у Никольской заставы, и возникает особое трогательное состояние – не забывай!

Нина БОГДАНОВА