Надежда тут рядом

Осень как предчувствие

Солнечный день позднего августа. Кроны старых деревьев на Ярославовом дворище ещё зелены, блики солнца скользят по стенам храмов, качаются на ряби плавно текущего Волхова, смешиваясь на водном холсте с неяркими мазками отражённых поблёскивающих куполов Софии. В тёплом томном пространстве августовского дня время замерло, стало тягучим, обволакивающим, ненавязчиво призывающим ощутить тишину, прозрачность воздуха, свет и тепло, раствориться в них, почувствовать полную гармонию с окружающим миром.

На снимках Надежда – как неотъемлемая часть светлого летнего дня. Невысокая, но статная. Седеющие светлые волосы в каре, тронутые блондом, светятся, так же, как лицо, – из-за улыбки, открытой и чуть ироничной. Надежда в светлой курточке: теплынь августовского дня обманчива – набегающий прохладный ветерок предупреждает о приближающейся осени.

Фотки мне так и не удалось пока ей перекинуть. Потому что встречаемся не слишком часто. Теми вечерами, когда я свободна, она зачастую на работе. В выходные она тоже работает. В том числе и по вечерам. Плюс семья, домашние заботы – в общем, времени ни у неё, ни у меня на простое дружеское общение не так уж и много.

«А вы нас не бросите?»

-  Так ты, наконец, позволишь поздравить тебя с днем рождения и вручить подарок? – в жизнерадостном, наигранно-возмущённом тоне Надежды категоричность. – Скоро рождественские каникулы закончатся, а мы так и не встретились!

И мы встречаемся субботним послерождественским вечером. И у неё, как обычно, дел невпроворот. Поэтому, чтобы пообщаться, я, как и в тот августовский день, иду с ней на прогулку. Которая выстраивается по определённому маршруту. Пешком и на автобусе. Из одного конца города в другой. Из одной квартиры в другую. К людям, которые её с нетерпением ждут. Надежда – сиделка. Такие услуги предоставляются по программе «Служба ухода», действующей в «Красном Кресте».

- Всё нормально, я предупредила, что приду не одна, а со стажёркой, - сообщает Надежда. – Потом признаюсь, что слукавила.

Действительно, ну что ещё предпринять, чтобы хозяйки квартиры, где находится лежачий больной человек, согласились на вторжение незнакомки. А на улице ждать Надежду – холодно, зима ведь.

- Отдай одеяло! Я офицер, вы как со мной обращаетесь! Я тебя сейчас ударю! – мужчина замахивается на Надежду непарализованной рукой. Большой, грузный, тяжёлый. Прикованный болезнью к постели.

- Мы что с тобой, разругаемся, Иваныч? Это ты на меня разозлился, потому что спросила, почему сегодня не побрился? – Надежда отводит его руку в сторону, проворно расстёгивает памперс. – Не сопротивляйся, мне же тяжело. Нет настроения? Я подожду. Ну, давай помоги мне, повернись на левый бочок, ну-ка, ещё немного, а теперь на правый, нет-нет, не пинайся, так, молодец! Видишь, теперь мы вымытые, чистенькие, сейчас переоденемся, и всё будет хорошо. Вот, простынку разгладим, подушку поправим, приподними немного голову, так, хорошо. А теперь укроемся, вот твоё одеяло. Ну, а теперь до свидания, завтра утром приду!

Запыхавшаяся Надя, снимая «рабочий» халатик, выходит из комнаты Иваныча. 

- Надюша, может, чаю? – суетятся хозяйки квартиры, немолодые женщины, жена Иваныча и его дочь.

- Нет, спасибо, мне только воды попить.

Заведённый здесь ритуал не отменяется – у Нади небольшая передышка, и можно поговорить. И «стажёрка» узнаёт разные подробности. «Вы ведь никогда не догадаетесь, сколько ему лет. Попробуйте. Нет, ему восемьдесят восемь. Выглядит он очень хорошо, сильный мужчина, а вот уже два года лежит». Жена Иваныча, милая, маленькая пожилая женщина, его ровесница, уже не может ухаживать за мужем сама – слишком тяжело. А дочь он к себе вовсе не подпускает. Стесняется себя, своей беспомощности? Наверно, да. И злится от безвыходности своего положения. Если, конечно же, может его осознавать.

- А Надю он слушается! – почти хором констатируют женщины.

- Надя, а вы не собираетесь нас бросить? – с бережными нотками в тоне интересуются они, поглядывая в мою сторону.

- Нет, не волнуйтесь, ни за что от вас не уйду, - успокаивает она хозяек.

Ноги увязают в каше тающего снега в нерасчищенном дворе, пока  пробираемся к автобусной остановке. Если автобус придёт быстро, на дорогу к очередной Надиной бабушке потратим полчаса.

- Слушай, Надюша, ну тяжело же, зачем тебе такая работа? – в который раз задаю ей один и тот же вопрос. Хотя ответ мне давно известен.

-  А кто будет работать за меня?

- Ну, почему за тебя?

- Врачи, учителя, дворники – все выполняют свою работу.

- Но ведь ты же не идёшь в дворники или воспитатели…

- Потому что это - помогать людям – моё.

Поговорили.

- А что у тебя в пакете?

- Макароны с тушёной печёнкой, рагу овощное…

- Бабушке?

- Да. Пока она сама приготовит, время уйдёт. А я ей несу уже готовенькое. И еще в магазин по дороге зайдем – купить молока, хлеба…

Жар-птица в плену

Подъезд, в который заходим, такой же старый, как и весь дом. Грязные, осыпающиеся ступени лестницы, ведущей на второй этаж. Облезлые стены. Обшарпанная дверь квартиры оказывается незапертой.

- Ну, что ты с ней сделаешь, с Зинаидой Львовной, снова дверь забыла закрыть. Или меня ждёт...

От ударившего в нос резкого, едкого, кисло-затхлого запаха, какие бывают в общественных туалетах, я почти задыхаюсь.

- Надя, надо проветрить квартиру!

- Не получится. И не заикайся. Иначе будет истерика. Мы с её сестрой, такой же старушкой, иногда наводим здесь порядок, но чего нам это стоит!

Выключив телевизор, из большой комнаты к нам навстречу в прихожку выходит старая женщина, приглашает за собой. Её движения немного суетливы, взгляд напряжённый. Невысокая, аккуратная, интеллигентная на вид, она как будто бы не отсюда, не из этой квартиры – убитой, с вылинявшими до серых досок давно не крашенными полами, трещинами и  осыпающейся штукатуркой на потолке, захватанными косяками дверей, старыми столом и диваном, нагромождением тут и там каких-то вёдер, тряпок, коробок, захламлённой кухней… Нищета и безысходность – еще один запах этой квартиры. Не считая псины. Насчёт последнего не ошибаюсь. Прибежавшую комнатную собачонку интересуют не гости, а то, что они принесли.

Надежда выгружает из пакета на стол контейнеры с печёнкой и рагу, пакет молока, хлеб, котлеты, пельмени.

- Надо же, всё больше и больше пакеты делают, - комментирует Зинаида Львовна, рассматривая двухлитровую ёмкость с соком.

- Если нужно, я буду меньшие приносить, - откликается Надя.

В глазах у старушки как будто бы испуг:

- Нет-нет, приносите такие.

Зинаида Львовна идет на кухню, чтобы переложить еду из контейнеров в свою посуду, пёсик бежит за ней и оба надолго пропадают.

- Заодно и поест, - говорит Надя. – А всей этой принесённой еды ей всего лишь на два дня хватит, удивляюсь, она очень много ест. Сейчас мы измерим давление, выпьем таблетки, и можно будет уходить.

- Вы шапку снимите, а то жарко будет, - советует вернувшаяся из кухни хозяйка.

Мы прошли в дом, не сняв верхней одежды. Хорошо, что Надя сказала, что больше, чем минут на двадцать, мы здесь не задержимся. Я стараюсь почти не дышать и категорически не хочу снимать шапку – боюсь вся насквозь пропитаться невыносимым запахом квартиры.

- У меня сегодня весь день в глазах туманится, - жалуется женщина, когда Надежда дважды измеряет ей давление. Оно высокое, значит, нужно принять таблетки. Две, разные. Упаковки Надя достаёт из своей сумочки и, отделив необходимую дозу, убирает таблетки обратно. Здесь их оставлять нельзя. Никто не знает, чего можно ожидать от восьмидесятишестилетней Зинаиды Львовны, ориентирующейся только в пространстве своей квартиры, не позволяющей её ни убирать, ни проветривать  – сквозняки её погубят, оставляющей незапертой дверь, тяготящейся уже через несколько минут присутствием чужих людей.

Надя сопровождает бабушку на кухню, чтобы проследить, приняла ли она таблетки. А я рассматриваю на стене картину из кружева: чудесная жар-птица безнадёжно взмахивает некогда белыми крыльями, пытаясь вырваться из серого вязкого пыльного плена.

- Это вы сами сделали? - спрашиваю у Зинаиды Львовны.

- Она рукодельница, знаешь, какие салфеточки и платочки плетёт, залюбуешься, - восхищается Надя. - Покажите нам что-нибудь.

- Нет-нет, я потом вам покажу, вспомню, где лежит, найду и покажу, когда в следующий раз придёте. Всё. Спасибо большое.

Хозяйка неуютной квартиры почти выпроваживает нас, чему я несказанно рада.

- Ну что, набралась впечатлений? – с долей ехидства спрашивает Надежда, когда выходим из подъезда.

Ничего не отвечаю ей, чувствуя, как мой скукожившийся ещё в квартире желудок пытается вывернуться наружу.

Барышня-крестьянка

         Я не брезгливая. Ну, по крайней мере, не особо. И знаю, что такое  обихаживать тяжело больного человека. Пять лет до своего ухода моя мама пролежала в постели. Больше трёх лет вместе с нами была Надя. У неё я училась терпению и смирению. Вместе с мамой она прощала мне вспышки раздражения. Ласково успокаивала меня, ревущую, обессиленную после очередной вынужденной уборки словами, которые позволяли оправдать неоправдываемое: «Ничего, что ты покричала. Видишь, у неё даже настроение пришло в норму. Эмоции – это всё-таки лучше, чем лежать одной в квартире, без всякого общения, или просто слушать твоё сюсюканье. А так – жизнь, во всех её проявлениях. И это так естественно в обычной жизни между родными людьми». Совершив с мамой утренний туалет, накормив её завтраком, услышав «А Надя сегодня придёт?», я бежала на работу, с лёгким сердцем оставляя её дома, зная, что если с ней Надежда, ничего плохого не случится. Только хорошее – Надя побалует маму чем-нибудь вкусненьким собственного приготовления, неожиданно принесёт цветы и маленькие подарочки ко дню её рождения и к 8 марта.

- Твоя мама – просто ангел, ты не видела других больных.

Других у неё было много. Представляю, как Надина начальница уговаривает её согласиться на очередного подопечного: «К нему больше никто не хочет ходить, невыносимый характер, только на вас надеюсь, выручайте!». Одиннадцать лет на этой работе – приличный послужной список. Аргументом безотказности для неё, как понимаю, могут служить слова той же руководительницы: «Сколько их у вас было, нуждающихся в помощи – двести человек, а ведь ещё сотни стоят в очереди». И в этом утверждении нет преувеличения: население в городе  большое, а «резервы» социальных служб далеко не безграничны.

Говорят, лёгкого ухода из жизни заслуживают только праведники. Много ли их среди нас? А от старости не застрахован никто. Старости с физической немощью, неадекватностью поведения, странными «играми ума», агрессией. Родным, не захотевшим или не решившимся отдать своих близких в специальные учреждения, больно и тяжело и находиться рядом, и терять их. Смерть родного человека – всегда шок, опустошённость. Сколько раз, бывало и ночью, Надя по телефонному звонку мчалась в дом, где случилось горе, чтобы взять на себя все первые хлопоты, поддержать растерянных родственников…

- А ведь никто не поверит, что у нас такая тяжёлая работа, -  как будто бы себе самой проговаривает Надя. – Ты права, иногда устаёшь очень. Невыносимо. И тогда берёшь передышку. А через какое-то время понимаешь, что тебе чего-то не хватает, что не можешь без этой работы и… (улыбается) берёшься за старое…

- Я о тебе напишу.

- Ни за что! – Надежда возмущается по-настоящему.

- Ладно, закрыли тему.

Этот грех неповиновения возьму на душу без её согласия.

У Нади красивые руки. Сейчас – натруженные, но форму кистей, удлинённых ногтей, данных природой, не может изменить никакая тяжёлая работа. Надежда необычайно подвижна, у неё лёгкий характер, великолепное чувство юмора и бездна оптимизма. При всём при этом – и во внешности, и в поведении – природное достоинство, благородство, необъяснимая стать. Откуда всё это? Впрочем, ответ найти можно, если покопаться в её родословной.

- Если посмотреть по линии отца, там дворянство прёт из всех щелей, - юморит Надя, но в её нарочито несерьёзном тоне - гордость за свою родню.

Дед служил в Петербурге в легендарном Лейб-гвардии императорском Семёновском полку, который в 1917 году перешёл на сторону революции. Его жена – москвичка из богатой семьи, у которой были свои доходные дома на Арбате. Семья деда оказалась в Новгородской губернии после расформирования полка.

А бабушка по маминой линии – дочка помещика, которая приглянулась  помещичьему конюху. Высокий, красивый, здоровый парень, как рассказывала Надина тётка, «прижал барскую дочку», и она вышла за него замуж – то ли из страха, то ли покорённая его статью и недюжинной силой.

Право на милосердие

Сама Надя вышла замуж за сына большого начальника и уважаемого в городе человека. Сын, независимо от заслуг и положения отца, самостоятельно делал свою карьеру. Наверно, её жизнь и занятия сложились бы иначе, если бы не произошло несчастье. Поздним вечером на мужа, возвращающего с работы домой, напали какие-то нелюди, избили, сильно ударили по голове чем-то тяжёлым, ограбили. К нормальной жизни он после полученных травм вернуться не смог, инвалидность поставила точку не только в его карьере, но и вообще на любой работе. Надежде, которая в то время сидела дома - ухаживала за маленьким младшим сыном, теперь нужно было заботиться и о тяжело больном муже. Помышлять о возвращении на свою прежнюю работу не приходилось – нужна была новая, со свободным графиком. И она её нашла.

Оплата работы Нади – почасовая. Час стоит сто рублей. В месяц, по нынешним меркам, даже при достаточно напряжённом графике, получается не так уж и много.

Время – десятый час вечера. Поёживаемся от морозца на остановке, поджидая автобус.

- Всё, сейчас разбегаемся по домам, - говорит Надежда. – Мне ещё нужно  что-нибудь сготовить, а вставать завтра рано, в шесть утра – еще одну бабушку дали, она далеко живёт. Тоже очень интересная женщина. Представляешь, она шестилетней девочкой в 44-м приехала в Новгород с родителями, рассказывает, какой разбитый, в руинах был город. Ей семьдесят семь. Сейчас сломала ногу, ухаживать за ней некому – сын погиб, у невестки своя больная мама, а внуки живут и работают в Петербурге.  

И продолжает:

- Ты обратила внимание, как много книг в квартире у Иваныча? Очень интеллигентная семья. А если бы заглянула в спальню Зинаиды Львовны – там увидела бы книг ещё больше. Она умница, экономист, закончила академию в Москве. Представляешь, какой они все прошли интересный, трудный жизненный путь.

Так всегда. Она готова открывать своих подопечных, восхищаться ими. И к ним ко всем, таким разным – тяжело больным и не очень, благодарным и не очень, радующимся её приходу или вредничающим, придирающимся, и даже сочиняющим оскорбительные небылицы (одна бабушка жаловалась Надиному начальству, что у неё исчезают то какие-то чашки, то ложки, то колготки, и в этом виновата Надежда) – относиться с какой-то бесконечной теплотой.

Знаю, она не бросит свою работу, а будет продолжать добросовестно выполнять её - вновь и вновь ходить к ним, своим старичкам, твёрдо уверенная в открывшейся и принятой раз и навсегда истине: каждый из них, особенно в немощи, особенно в последние годы, месяцы, дни своей жизни вправе рассчитывать на любовь, тепло, милосердие.

Наталья МЕЛКОВА