Лица новгородской национальности

Путешествие на горячий Север.

Под крылом самолёта о чём-то поёт… Да нет, не поёт ни о чём – молчит под крылом июльский пышный снег.

Так и манит это пуховое поле соскользнуть с крыла и на снегоступах – вперёд. Это потому, что мы летим по-над облаками, пробираемся полями горячего солнечного света и можем воображать, будто земля нежится в тенёчке, защищённая от жара сплошной облачностью.

Но не такая уж она и сплошная. Вот распались облака на космы, похожие на расчёсанную овечью куделю, и под нею мреет сквозь дрожащий горячий воздух, как сквозь тонкий лёд и текучую воду, лик северной земли: леса-леса-леса, и покосы, будто поцарапанные гребнем, и реки-реки-реки, щедро намывающие песчаные косы, и бурые дактилоскопические пятна болот, и редкие оранжевые нити грунтовых дорог или – чаще - чёрные нитки просек. И, к сожалению, – как же без них – кое-где вспыхивающие остро и фальшиво россыпи стразов: свалки, спутники человеческих обиталищ.

Это мы летим на Север, над Севером.

Положим, по отношению к Мурманску или Архангельску Республика Коми – скорее юг. Но для Новгорода, не говоря уж о Московии, - безусловно, север. Хотя погода нынче такова, что север от юга отличить непросто.

И вот под крылом уже и цель наша: место, где реки Цильма и Пижма впадают в реку Печору, и напротив этого места теснятся крыши большого села. Мы видим их через огромную полынью в облаках, и становится ясно, что будет  здесь нам жарко.

И правда:  из Усть-Цильмы видны лишь жалкие облачка, да и те – на горизонте.

Коллеги мои прилетели сюда, потому что Усть-Цильма нынче объявлена столицей «Серебряного ожерелья России». Часто ли  становится столицей село с населением всего под пять тысяч человек, пусть и имеющее статус райцентра? 

Здесь намерены обсуждать развитие этого туристического проекта Северо-Запада. 

Меня, признаться, это интересует мало. Я прилетел – к устьцилёмам: так себя местные называют.

К землякам летел и прилетел.

Их старая вера

Туристу сюда добраться непросто. От столицы республики Коми – 700 километров на север, к границе с Ненецким автономным округом. До ближайшей железнодорожной станции – 200. Лететь – и то с пересадкой придётся.


Просто турист, турист как таковой – что он увидит? Нормальную такую северную деревню. В основном  староверскую (до сих пор). С крепкими преимущественно  домами, заброшенные в глаза не бросаются. Я, правда, встретил один не совсем обычный – где половину избы, уже нежилую, занимает поленница: дров на севере  нужно много, что ж площадям пустовать. По дворам – лодки: Печора рыбой богата, в том числе ценной, многие имеют  собственную тоню, как бы личный участок реки,  и говорят, что столичной жительнице, вышедшей за устьцилёма, трудно его переманить в главный город республики: река и лес  манят мужика-добытчика сильнее.

Между прочим, здесь любят водно-моторный спорт, но и гоняют не на спортивных скутерах, а на привычных рыбацких лодках. 

Зрителей гонки собирают множество великое. В этой толпе заговорит со мной Попов Иван Трофимович, человек с велосипедом. Поделится разным: «Я всю жизнь спорту отдал, спортивный клуб «Темп» организовал, столько мастеров спорта подготовил, а теперь понял – о тренере судят по одному ученику, лучшему, самому удачливому: все только и говорят, что о моём лыжнике Илье Семикине, который в Олимпийских играх участвовал… Мне когда почётного гражданина района присвоили, родня говорит: ну, теперь тебе нельзя пьяным в канаве валяться…». И непроходящей обидой: «Когда Илья на соревнования за границу поехал, меня с ним не пустили: я же судимый… Трёх сигов у меня рыбнадзор отобрал – вот и статья за браконьерство. Теперь лодка – в сарае…».

Эх, Иван Трофимыч, у вас хоть сиги не перевелись, а наш волховский сиг только на новгородском гербе и уцелел.

А вот важная – для меня – примета Усть-Цильмы: на всякой усадьбе от ворот до крыльца ведёт  деревянная мостовая, поднятая над землёй. В Новгороде такие откапывают археологи в слоях дальних веков. Когда сыро, не станешь грязь месить и в дом на ногах таскать.

Огороды курчавятся почти сплошь картофельной ботвой. Картошки сажают много, мало отвлекаясь на такие затеи, как шпинат и петрушка, и уж тем более на какую-нибудь, прости Господи, кинзу. А если на цветы места не хватило – по стенам изб развешаны для них кашпо: не всё – в рот, красота тоже нужна.

Наверно, туриста поведут в музей, где главный герой экспозиции – Андрей Журавский, основатель Печорской сельскохозяйственной опытной станции Императорской академии наук. Боюсь, что чужаку интереса в Журавском окажется мало. Но для местных он – важная фигура. Ему возле музея даже памятник поставили. И, кстати, картофельные гряды – считай, тоже памятник этому учёному, который в начале прошлого века доказал  небезнадёжность многих сельхозкультур для северов. И если завёз картошку в Россию Пётр Великий, а приучила нас выращивать её Екатерина (тоже Великая), то Журавский, значит, для местных – и Пётр, и Екатерина. Или, если хотите, вроде Миклухо-Маклая для Новой Гвинеи. Вдобавок ему пришлось не кого-нибудь, а староверов окончательно помирить с картошкой – явной «никонианской ересью»,  которой почитаемые ими «отчичи и дедичи» не знали.

Тем более что на берегу Печоры устьцилёмы оказались ещё до того нашествия  картошки на Русь, которое  кончилось покорением русской земли..

До, до: в XVI веке.

Откуда они тут взялись?

…Гуляю по селу. Село – тоже гуляет: догуливает  День рыбака. Ну, вы уже поняли, что это значит для Усть-Цильмы. Навстречу – два ухаря: шаткие, но ищущие выхода молодечеству. Выражение лиц обещает мало хорошего. Затевается обычная для таких ситуаций мутная беседа. Для которой обязателен допрос: дескать, откуда ты такой взялся?

Честно признаюсь – откуда.   И тут же оказываюсь в объятьях, и в лицо мне дышат водочным жаром, и предлагают водки же (на мой вкус немыслимой в этом зное). Нет? - тогда наступает стадия мирного и долгого прощанья с уверениями когда-нибудь ещё свидеться.

И всё – из-за короткого, в два слова, ответа.

Вы ещё не поняли?

Ну, тогда другая картинка, из следующего дня. Монолог устьцилёма более словоохотливого, несмотря на лёгкое заикание:

- А чего это вы тут фотографируете? Церквы, что ли, не видели? Ах, лошадок фотографируете? А что, лошадок не видели? А откуда вы? Из Новгорода?! Да это же… это же… это же наша историческая родина! Это ж родина наша! Нас же Ивашка Ластка сюда из Новгорода п-п-привёл!  Мы ж как есть новгородцы. Я когда по телевизору Великий Новгород вижу, кремль, я п-п-прям плачу, ей-богу! У нас и фамилии новгородские. Я вот Дима Осташов. Мы ушли, чтобы истинную веру сохранить. Видишь вот крест? Староверский! Господи, из самого Новгорода… Ты там Новгороду п-п-передай… п-п-передай, что мы родину п-п-помним и н-н-не заб-будем.

Ивашку Дмитриева Ластку этого в Усть-Цильме на каждом шагу поминают. Даже теплоходик его имени по Печоре ползает. И улица и площадь в самом центре, возле администрации, в его честь названы. Хотя известно об Ивашке мало. Даже возраст его неизвестен: если ты не царь Иван, то полагалось тебе до глубокой старости именоваться не полным именем, а уничижительным. Иван же – который Грозный – выдал Ивашке жалованную грамоту на пользование печорскими землями, богатыми рыбой и пушниной (потом оказалось, что медью и серебром тоже). И всего-то – за поставку «кречета али сокола» в год для царской охоты и рубль серебром (по тому веку – тоже немалые деньги вообще-то). Вовремя новгородцы с ним ушли  - до зверского разгрома их города опричниной и прежде Никоновых церковных реформ, стоивших не меньших смертей. Ушли, но не забыли – откуда ушли.

А вы думали,  «историческая родина» только у евреев бывает? Или думаете, что я намекнул Диме, что староверы вроде как должны чураться и водки, и картошки? Нет, не намекнул. Это ж «новые староверы» - нынешние, с мобильниками. И подчёркивающие, что они – не «старообрядцы», что обряды – дело маловажное, важнее – вера и преданность ей. И, видимо, память об «исторической родине» тоже входит в их представление о преданности и ВЕРНОСТИ.

Тронул ты моё новгородское сердце, Дима Осташов.

И в вечер нашей встречи – накануне Петрова дня – Усть-Цильма высыпает на берег Печоры и зажигает в пойме десятки семейных костров, на которых кипят уха и каша. И запивает уху и кашу главным национальным напитком, без которого не помянешь своих предков. До полуночи устьцилёмы не поют и не пляшут, а только поминают родоначальников.

Наступление полночи, конечно, трудно определить посреди белой ночи – совсем белой, белее новгородской, ибо солнце тут, можно считать, не смыкает глаз. И хотя, как  известно всем, «Пётр и Павел день убавил», покража святыми «лишнего» часа выразилась лишь тем, что в одиннадцатом часу ночи   садящееся за Печору солнце перестало наше окно прожигать, а света вроде и не убавилось.

С полночи же можно и запеть. Ведь настал следующий день – Петров день, день песенный.

Память рода уже почтили.

О песенном дне – попозже. А пока – об этих самых родах.

Их родовитость

На моих глазах Усть-Цильма отмечала своё 480-летие. Действо, соответствующее привычным уже «Дню города» или «Дню села». Но с одной важной особенностью.

Устьцилёмы, доставши из сундуков традиционные свои наряды (у кого реально старинные, даже подвыцветшие, у кого – новопошитые, парча которых на солцепёке так горит золотом, что глазам больно), выстраивались, по-советски выражаясь, в «праздничные колонны». Были там, конечно, колонны разных улиц (уличанское сообщество – старая новгородская традиция, так и не воскресшая нынче  в Новгороде), и колонны разных учреждений. Однако открывали «демонстрацию» колонны старинных усть-цилемских  фамилий.

Нет, не так. Фамилии у людей в колонне могли быть (и были) разные. А родовое прозвище – на всех одно. Генеалогическое дерево часто  ветвится, но ствол – един. Тут тебе Сенины, а тут – Ванины. А вот – Анхины и  Карпунины. И Горькие (настоящие, а не псевдонимы, как у «буревестника»). И Графские (видать, помоложе род, до Петра графьёв в России не водилось).

4 815 мужиков ушли из села на Великую Отечественную. Больше 3 000 не вернулись. Память о воинах село, конечно, хранит. Звёздами помечает дома и тех, кто сгинул, и тех, кто уцелел в огне, а ушёл позже, мирно. Но это – много где. Усть-цилемская же особенность - именно в   преданности РОДУ. Опять же – в ВЕРНОСТИ предкам, примечательным разве что тем, что рыбачили, сеяли, били зверя и так кормили своих отпрысков. А то и не особо  примечательным, но всё едино – памятным.

Потомки хранят и дома, поставленные дедичами. Такой статус – родового дома – имеют здесь 17 гнёзд. Некоторые стали музеями.

Конечно, не всем это дано. Всё-таки та война прокатилась по устьцилёмам, но не по Усть-Цильме. Новгородской их колыбели не так повезло.

И всё же… Понимаете, что произошло? Не только внешний враг, а и внутренние обстоятельства старались  десятилетиями – да весь  прошлый век навылет! -   задавить, стереть, искоренить родовую память, делая её опасной для человека.  Устьцилёмы, считай, мужественно сопротивлялись самой истории, которая бывает жестокой чаще, чем справедливой. И выстояли. И продолжают  стоять на своём.

Известно, что родовитость бывает высокая – дворянская. (Хотя так ли уж велика ей цена, если само русское слово «дворянин» указывает на то, что родоначальник был дворовым человеком ещё более знатной персоны: дворней, прислугой).  Родовитость устьцилём  иная – глубокая, уходящая вглубь. И вдобавок  вширь.

Может быть, стоит одолеть такую дальнюю дорогу, чтобы это увидеть… да и самому спохватиться.

Надежда Григорьевна Хозяинова, хранительница родового двухэтажного пятистенка Сениных (Мяндиных):

-  В нашем доме сохранились иконы из скита в Великой Пожне*. И старинные книги: дядя моего папы был переписчиком.

* В этой деревне на реке Пижме староверы в 1743 году совершили самосожжение, чтобы не поступиться своей «истинной верой».

Моя мама была Мяндина, папа – Булыгин, но мы все были Ермолины. Если в семье детей не было, старшего могли в неё отдать. Только дедушка папе сказал: «Отчество менять не разрешаю, а фамилию берите».  Так папа и стал Ермолиным. У рода нашего есть ещё один дом, но потом этот вот обещали раскулачить, и родители в него перешли, чтобы дом сохранить. Моё детство прошло в его верхних этажах. Я сейчас в квартире живу, здесь  в нижнем этаже – только музей, но родня когда приезжает, на втором этаже останавливается.

Музей мы создали в 2008 году. Прошло три года, смотрю – есть предметы не очень важные, положу-ка я их в сундучок. Открыла – а там книга. Она там шестьдесят лет пролежала. А теперь вот свет Божий увидела. Она на выставку в Москву ездила, там и выяснилось, что лет ей – двести и есть на ней печать Амстердама. Больше не скажу, я не историк, на мне и дети, и внуки, много изучать не приходилось.

Бабушка была замечательным рассказчиком – надо было за нею записывать больше, жаль… Трудолоюбива была – в 77 лет ещё копала картошку, пока не взмолились: бабуля, да не позорь ты нас…  И только в последний год говорит: девки, теперь уж без меня. Только и хватило сил по святым местам съездить: на машине, дальше на лошади – легко ли, но так уж крепка в вере была. А на следующий месяц говорит: девки, спустите меня с кровати на пол… и я первый раз увидела, как человек уходит из жизни…

Нет, дом-музей нам содержать не помогают. Зачем? Это дело добровольное. Хочешь – поддерживай свой дом и память сохраняй. Мы и экскурсии проводим всегда бесплатно. Тем более что дети часто приходят, дети моих воспитанников, я их спрашиваю: знаете ли, какого рода – вы? Только религиозную тему не затрагиваю – это дело интимное, тут у каждого свой путь. Главное – быть добрым. В конце всегда обнимаемся, жалеемся… А когда деньги – тогда смысл теряется, теряются тепло и доброта. Но своим детям я говорю: после меня можете делать, как захотите, составляйте бизнес-план…

Кстати, о чём не рассказывала Хозяинова, скажу я сам. Она - многодетная мама с «Медалью Материнства», педагог, отличник просвещения Российской Федерации. Может, это к делу отношения и не имеет. А может, и имеет.

И что-то я в будущий бизнес-план слабо верю. Под конец  внучка Надежды Григорьевны и соведущая экскурсии, Машенька, всех стала обносить конфетами, сама хозяйка налила нам квасу (и  не только - «Мужики, опохмелитесь, если вчера выпили»). Какие уж тут, в доме Сениных, деньги… Это – другое и для другого.

Ходите медленнее

А в Петров день в Усть-Цильме – Горка.

Усть-Цильма представляется мне этаким сундуком из дома Сениных. Хранилищем разных раритетов.

Некоторые сохранять просто – как устьцилёмскую говОрю. Не считая словечек, сохранившихся только здесь, а частично, должно быть, здесь и родившихся бог весть когда («баско» - хорошо, красиво; «лихо» - лень, «вачеги» - рабочие рукавицы; «чейно» - почему и «чейно бат» - конечно; а «котко» -  кошку - небось, сами сразу узнаете, как и новгородскую нашу «байню-баенку»), это речь, впрочем свойственная всем русским северам от Архангельска до Урала, осваивавшимся новгородцами: «Какова? А чоли жива пока, с Божьей помощью, ноги ещё ходют чоли».

Быстрая и  певучая, как ручей, дробная и прицокивающая -  и с лезущей вверх интонацией, которая придаёт ей несколько удивлённое и вопрошающее  звучание, говОря «и есть тот великий, свободный и могучий» (утверждал ныне покойный журналист и краевед печорских берегов Виктор Осташов). Она-то легко хранится даже в силу природных причин. «Мы почему так говорим-то быстро? Чтобы слова к губам не примерзали, - пересказывает присказку глава района    Николай Митрофанович Канев. – А ходим-то медленно – так чтоб уши от ветра не мёрзли». Смешно, но похоже на правду. И если ты переимчив – быстро сам так же заговоришь, с устьцилёмами повёдшись.

Есть, однако, то, что  сохранять не климат помогал. Тут требовалось врождённое упрямство.

От веку жители Усть-Цильмы всё в тех же костюмах выходят со своих дворов и идут на пятачок в центре села, чтобы соблюсти  всё тот же не писаный, но передававшийся из уст в уста сценарий, руководствуясь исключительно общей памятью. Им это даётся без труда: ещё бы, если тебя с раннего детства выводят на  Горку  - в сарафане или косоворотке, которые потом перейдут твоим дочери или сыну.

В  Горке – как в кадрили, семь фигур или перемен, перетекающих одна в другую.  Что-то унаследовано, пожалуй, от времён поклонения Яриле. Все фигуры-перемены, собственно, являются хороводами. Неспешными, как река, и под песенное журчание.

Народные песни – длинные и многословные, это вам не попсовые коротыши сплошь из припевов. Но есть запевалы, знающие репертуар наскрозь, и их немало. (Машенька, внучка Хозяиновой, тоже некоторые уже знает).  Другие – подпевают.

Заметьте – никто особо не командует, не дирижирует этим небывало большим «народным коллективом». Он – сам.

Специалист, наверное, обнаружит в фигурах Горки подтексты – социальные и даже эротические. Хороводы действуют завораживающе. Но, как ни странно, меня лично больше всего впечатлила фигура первая – «Столбы». Самая статичная, как столбам и положено.

Выходят устьцилёмы тройками (наверняка и в этом числе смысл есть), встают колонной. Которые следующими на поляну вышли – проходят мимо передних, встают впереди них. И так – пока все участники не выстроятся. Стоят и поют. А тогда последняя тройка чинно-важно («ходим-то мы медленно…»)  следует вдоль строя и становится первой. А за нею – та, что теперь осталась последней. И так далее. И колонна, оставаясь осанистой и недвижимой, всё-таки по поляне перемещается.

Не слышится ли вам в этой фигуре – евангельское: «И вот, есть последние, которые будут первыми, и есть первые, которые будут последними»?

Рассказывают, что Горка – было время – пребывала в летаргическом сне, и всё же воспряла ещё при Советах. Воспряла из-за внутренней потребности устьцилём, а не напоказ. Да тогда и показывать хоровод было некому – какие туристы в далёком селе? Сейчас этот уникум из старинного сундука был бы, уверен, многим интересен. Если, конечно, решить ту самую проблему отдалённости. Хотя обычным устьцилёмам, а тем паче староверам, идея массового турпотока в их село,  как я понял,  вовсе не греет сердце: как говорится,  меньше народу – больше кислороду в экологически чистых этих местах (где на каждого жителя муниципального района, между прочим, приходится 4 квадратных километра лесов, вод, болот и прочих просторов).  Да и приятно ли чувствовать себя обитателем стихийно возникшей резервации – чтобы на тебя глазели, как на зверушку в экопарке? Если только перетерпеть – благо, Петров день только раз в году…

Да, ломанись сюда турист, что-то может поменяться. Но не обязательно – в лучшую сторону. Стать частью шоу – с искренностью расстаться. Цугцванг, как в шахматах?..

Перед нынешним праздником, в ожидании высоких гостей, перед гостиницей выкосили первобытную «траву по пояс», а с нею и романтичный, красивенный  кипрей. Зачем?  Ходите медленнее, устьцилёмы – сохраняйте достоинство, суета вам не идёт, да и уши, как вы говорите, можно на бегу обморозить. Оставайтесь собою – такими вы нам дороже.

Новгородцы и - кто?

Ах, да - о главном.

Рассказали мне байку: будто во время всероссийской переписи некоторые местные жители требуют, чтобы в графе «национальность» писали их - устьцилёмами. Или даже новгородцами.

В итогах переписи 2010 года я следов этого не нашёл. Но с прошлого года россиянам свыше разрешено называться переписчику хоть печенегом, хоть хоббитом.

Следуя  журналистскому правилу, стал переспрашивать: верна ли чоли байка, было ли такое? Одни  подтверждают: бывало. Другие уклончивы: могло быть, да.

«Могло быть» - это даже важнее. Это устьцилёмам, оставшимся новгородцами и вдали от колыбели своей, вполне по характеру.

А вы-то, омосковленные жители Великого Новгорода, кем при переписи сказывались?

Сергей БРУТМАН

Фото автора

Смотреть фоторепортаж

И ещё один фоторепортаж

 

 

Поделиться: