В третьем действии

Писатель, который всё знал о нас ещё 80 лет назад

2022 год словно задался целью испытывать культурного (то есть читающего и думающего) россиянина на прочность через когнитивный диссонанс, то есть столкновение конфликтующих друг с другом идей и эмоций. Да не через одиночный диссонанс, а через целую цепочку таких столкновений.

То, что вчера казалось непоколебимыми, неоспоримыми и общепризнанными истинами и ценностями, сегодня вдруг превращается в нелегитимное, предосудительное, запретное мнение. Вместе с этим нас призывают видеть чуждость в тех, кого даже пропаганда учила нас считать сеятелями разумного, доброго, вечного.

Мимо «нобелевки»

В 1936 году на Нобелевскую премию по литературе был выдвинут чешский писатель Карел Чапек. Выдвижение обеспечил ему свежайший на тот момент роман «Война с саламандрами».

Читатель увидел в фантастической антиутопии писателя почти газетную актуальность: обстановка  была предгрозовая.

Пожалуй, острее других это чувствовала родина Чапека. И правильно: ей предстояло пасть первой жертвой захватнических аппетитов ближайшего соседа. Но чувствовала будущую опасность и остальная Европа: было понятно, что аппетиты Третьего Рейха куда шире, чем захват Чехословакии.

Премию Чапек не получил. И - как раз из-за острой актуальности романа.  Комиссия сочла книгу оскорбительной… для руководства нацистской Германии*.

* Возможно, повлияло то, что в конце романа говорится, что Верховный саламандр, вождь морских тварей, угрожающих существованию  человечества, - вовсе не земноводное, а человек, в Первую мировую служивший фельдфебелем.

Это - к часто муссируемому тезису о чрезмерной политизированности решений Нобелевского комитета: любимому тезису  литературной критики бывшего СССР.

Тезис ложный. Комитет с самого начала своей  деятельности не в политику играл, но слишком ориентировался на глубоко личные ощущения  своих членов. Именно поэтому в первый же год существования литературной «нобелевки» не получил её и Лев Толстой. Секретарь  Шведской академии заявил: «Этот писатель осудил все формы цивилизации… Никто не станет солидаризироваться с такими взглядами». Лауреатом стал француз Сюлли Прюдом, обитатель собственной философской «башни из слоновой кости», который сегодня едва заметен даже в хрестоматиях, хранящих  любую пыль искусств. Тогда как толстовское «осуждение цивилизации» пусть и отличалось безусловными перехлёстами, но гуманистический заряд в нём был так силён, что  и сегодня  некоторые тексты русского классика (и не только романы) остаются нетленными (см. конспект статьи классика «ОДУМАЙТЕСЬ!» в  «ННГ», №9).

Однако Шведская академия 1936 года разделила заблуждения многих современников, пытавшихся любыми средствами не раздражать, а умиротворять будущего агрессора. Заговаривать ему зубы, острые и ядовитые.  Что вскоре и было явлено в Мюнхене, где Европа ради собственного спасения кинула родину Чапека в пасть Рейха, как кидают кость хищнику, наивно надеясь, что он удовлетворится малым. Кость кинула, но себя не спасла.

Писатели, впрочем, пишут не для того, чтобы «нобелевку» получать. Невручение премии – не повод обидеться и замолчать. И на следующий год из-под пера Чапека выходит пьеса «Bila nemoc», «Била немоць» -  «Белая болезнь». Навеянная, собственно, тем же предощущением подступающей беды. Чехословакия отметила пьесу государственной премией, пьесу играли в Лондоне и Тель-Авиве (Израиля, впрочем, ещё не было), Томас Манн откликнулся приветственным письмом автору…

Советская критика относилась к Чапеку сложно. Всё-таки он чурался коммунистов.  Тем более что СССР играл в 30-е в свою игру… И всё же – пусть и запоздало, когда Чапек уже ушёл из жизни - и «Война с саламандрами», и «Белая болезнь» были признаны с 50-х во всём «Варшавском блоке» антифашистскими и антимилитаристскими шедеврами.

Текстуальные совпадения

Сюжет пьесы таков. В Европу проникает из Китая (!) пандемия ранее неслыханной болезни. Это не будущий коронавирус, а хуже: нечто вроде проказы. У заразившегося на теле появляется маленькое белое пятнышко, а вскоре несчастный начинает заживо гнить, теряя куски  отвратительно воняющей плоти.

Источник заразы неизвестен (может, «нулевой пациент» тоже съел какую-нибудь не ту летучую мышь или панголина). Зато смерть близка и неизбежна.

Тут появляется некий доктор Гален, утверждающий, что умеет победить новую чуму. Он и правда умеет, но согласен лечить только лично и только бедных, не передавая клиникам  секрет своей панацеи, чтобы на ней не наживались.

Параллели с будущей пандемией ковида очевидны, но случайны. Главное – в том, что Гален оказывается вдобавок  убеждённым пацифистом и готов секрет раскрыть людям лишь в обмен на их полный отказ от войн.

Однако в неназванной стране этот бартер не может быть рассмотрен. Тоталитарное государство возглавляет некий Маршал, увлечённо наращивающий милитаристские мышцы своей нации – свято веруя, что этим он обеспечит её величие и неуязвимость. Да он уже и нарастил эти мышцы и на все сто готов пустить их в ход.

 Третье  действие пьесы начинается диалогами:

Министр пропаганды. На сей раз, к сожалению, и правящие круги некоторых стран выступили за мир. Даже один монарх...

Маршал. Знаю.

Министр пропаганды. (…) Есть сведения, что он намерен обратиться к правительствам всех стран с предложением созвать конференцию о вечном мире.

Маршал. Это никуда не годится. Надо принять контрмеры.

Министр пропаганды. Дело зашло слишком далеко. Мировая общественность резко настроена против войны. Людей обуял страх перед белой  болезнью, ваше превосходительство. Они уже не хотят политики, а только лекарства, только спасения от белой болезни. Получены сведения, что и у нас есть малодушные... прямо сказать антивоенные настроения. Дескать, здоровье дороже победных лавров.

Маршал. Трусы! И это сейчас, когда мы так хорошо подготовлены! Столь благоприятная обстановка бывает раз в столетие! Слушайте, можете вы мне поручиться за то, что эти настроения будут у нас ликвидированы?

Министр пропаганды. На длительный срок ручаться не могу, ваше превосходительство. Молодёжь полна энтузиазма и пойдёт за вами в огонь и в воду. Но среди пожилых людей растут уныние и страх. (…)  Тогда не остаётся ничего иного, кроме как... временно... уступить призыву к миру.

Маршал. И упустить благоприятную ситуацию? Исключено!

Министр пропаганды. Либо нанести удар прежде, чем организуется фронт мира. А это значит...

Маршал. Нанести удар сейчас. И по самому слабому месту. Что касается поводов для вооружённого выступления...

Министр пропаганды. Поводы у нас подготовлены давно: интриги против нашего государства, систематические провокации и так далее. В нужный момент произойдёт покушение на одного из наших второстепенных политических деятелей. Потом будет достаточно провести широкие аресты и дать сигнал газетам. Организуем стихийные демонстрации, участники которых будут требовать войны... За патриотический подъём я ручаюсь... 

Маршал. Благодарю. Я знал, что могу положиться на вас... Наконец-то! О боже, наконец-то я поведу свою нацию к славе!

Но главные события разворачиваются всё же в заключительной картине третьего действия.

Перечитывая текст Чапека, я всё время ловил себя на ощущении, будто заглядываю в новостную ленту: откуда ещё могла быть мне знакома эта лексика и эта атмосфера?

До поднятия занавеса слышны военные марши, рожки горнистов и барабаны, потом всё покрывает восторженный рёв толпы.

Кабинет Маршала. Открыта дверь на балкон, с которого Маршал выступает перед толпой. 

Маршал (к толпе). В момент, когда наши сереброкрылые самолёты уже сеют смерть над городами наших заклятых врагов...

Восторженный рёв толпы.

я хочу вынести на суд народа этот мой самый решительный шаг.

Крики: «Да здравствует маршал!», «Слава маршалу!».

Да, я начал войну и начал её, не объявляя. Я поступил так для того, чтобы сохранить тысячи жизней наших сыновей, которые в эту минуту выигрывают свою первую битву, громя ещё не успевшего опомниться противника. Теперь я прошу вас одобрить такую тактику.

Неистовый крик: «Да, да! Одобряем! Да здравствует маршал!».

Дальше. Я начал войну, не вступая предварительно в унизительные для нас переговоры с этим маленьким, ничтожным государством, которое воображает, что может безнаказанно провоцировать и оскорблять нашу великую нацию...

Рёв толпы: «Смерть им!», «Предатели!», «На виселицу!».

Тише! Криком мы не устраним зла. Был только один путь: послать карательную экспедицию и расправиться с этим обнаглевшим ничтожным государством, которое упорно угрожало нашему мирному благоденствию, стереть с лица земли этот жалкий и неполноценный народ, у которого нет никакого права на существование, истребить всех, кто бы ни встал на его защиту... Пусть теперь другие державы раскроют свои карты! Я заявляю: мы не боимся никого!

Общий крик: «Не боимся! Да здравствует маршал! Да здравствует война!».

Я знал, что вы поддержите меня. Защищать вашу честь я послал в бой мою великолепную армию. От вашего имени я заявляю всему миру: «Мы не хотим войны, но мы победим! Победим, ибо такова воля божия!.. Победим (бьёт себя в грудь), потому что с нами справедливость!.. С нами справедливость!. (Слабее.) Справедливость...

Общий крик: «С нами справедливость! Слава войне! Слава маршалу!».

(Шатаясь, входит с балкона в комнату, бьёт себя в грудь.) С нами справедливость!..  Я...

Крюг (подбегая). Вам нехорошо, ваше превосходительство?

Маршал. Оставьте меня... Уйдите. (Бьёт себя в грудь.)   Что это?! (…) Я ничего не чувствую. Грудь, как мрамор...

В общем, диктатор тоже подхватил китайскую болячку. И понял это. Он ещё храбрится: 

Выпрямившись и подняв руку для приветствия, выходит на балкон. Неудержимый рёв: «Да здравствует маршал! Слава маршалу! Слава войне!».

Маршал. А что, не было ещё сводки о действиях нашей авиации?

С улицы доносятся песни и звуки военных оркестров.

Слышите, как они ликуют. Наконец-то я сделал из них настоящую нацию! (Ощупывает грудь под мундиром.) Странно... кожа холодна, как мрамор. Словно это не моё тело...

Дочь (садится у его ног). Ты не будешь болеть, папа. Придут величайшие врачи мира и вылечат тебя. А пока приляг.

Маршал. Нет, нет, я не имею права болеть. Я должен воевать, детка.  (…)

Адъютант (входит). Получены радиограммы.

Крюг. Одну минуту. (Подходит к столу и читает радиограммы.) Невероятно! Такой маленький народ, а...  Они сопротивляются как бешеные. Наши добились незначительных успехов, но налёт на вражескую столицу не удался. Мы потеряли восемьдесят самолётов... На границе наши танки встретили ожесточённый отпор.

Дочь. Значит, дело плохо?

Крюг. В лучшем случае - потеря темпа. А тем временем они могут получить помощь, понимаешь? Маршал, видимо, рассчитывал на молниеносный удар...

Шатаясь, входит Маршал в расстёгнутом халате.

Крюг. Ваше превосходительство, получены дурные вести.

Маршал. Что-о? Дайте сюда. (Берёт радиограммы и молча читает.) Это, конечно... меняет ситуацию. (Встаёт.) Вызовите ко мне... нет, никого не вызывайте. Я отдам распоряжения письменно. (Садится к столу.) 

На улице пение.

Маршал (быстро пишет). Мобилизовать очередные возраста.

Крюг (берёт исписанный лист). Есть, ваше превосходительство.

Маршал (пишет так, что ломается карандаш. Крюг подаёт ему другой).

Страх борется в больном Маршале с упрямой волей «отца нации».

Маршал. Я должен выиграть эту войну.  Если бы мне полгода сроку! Если б у меня был год на эту войну! (…)  Я не хочу мира! Я должен воевать! Теперь уж нельзя идти на попятный, это был бы позор...  Мы должны выиграть эту войну! С нами справедливость!

Крюг. Она не с нами, маршал!

Маршал. Я знаю, юноша. Но я хочу победы моей нации. Дело не во мне, дело в нации... Во имя нации... Ради моей нации я... могу и умереть.

Крюг.  Можете, но что будет потом?  Никто не заменит вас во время войны. Вы сделали себя единственным главой, без вас мы будем разбиты, без вас наступит хаос. Страшно подумать, что произойдёт в случае вашей смерти!

Маршал.   Господи Иисусе, что же мне делать?

Крюг. Предотвратить катастрофу, маршал. Такова теперь ваша задача. Вы обязаны сделать это.

Маршал. Что сделать? Вызвать к себе этого врача? (Имеется в виду, конечно, пацифист Гален – единственный спаситель – С.Б.).

Крюг. Да.

Маршал. А потом униженно предложить мир? Отозвать войска? Так?

Крюг. Да.

Маршал. Извиниться... и понести наказание?

Крюг. Да.

Маршал. Так ужасно, так бессмысленно унизить свою нацию?  А потом всё равно сойти со сцены; осрамившись, подать в отставку?

Крюг. Да, уйти в отставку, но уже в мирных условиях.  Никто другой не сможет этого сделать, ваше превосходительство.

Маршал. Так пусть же сойдёт с исторической сцены нация, которая не умеет управлять собой!

Тут придуманный диктатор предвосхищает  легендарные слова настоящего диктатора, якобы говорившего в берлинском бункере: «Если мне суждено погибнуть, то пусть погибнет и немецкий народ, потому что он оказался недостойным меня». Что-то близкое по смыслу, но более масштабное, касающееся уже не одной нации, и все мы слыхивали наяву.

А всё же упрямый гуманист Чапек умудряется рассмотреть в своём Маршале больше человеческого, чем на самом деле  встречается в диктаторах. Покочевряжившись, вояка всё же принимает решение – жить.

Маршал.  Скорей бы пришёл этот доктор... Надо прекратить наступление на фронте и уведомить все правительства... (Берёт с письменного стола свои приказы и рвёт их в клочки.) А жаль... Это была бы величайшая из войн!

Крюг. А теперь вы посвятите себя делу мира. Скажете людям, что всевышний внушил вам это...

Маршал. Бог... Всевышний хочет, чтобы я стал миротворцем... Право, звучит неплохо.  Победить белую болезнь на земле - уже само по себе... грандиозная победа, а? Быть миротворцем... И наш народ стал бы первым среди всех остальных!.. Правда, это будет не легко, но если я останусь жив... Если такова воля божья.. Так где же этот доктор? Где доктор?

Перед тем, как опустится занавес

Думаете,  я так обильно цитировал последнее действие пьесы Чапека только ради  аллюзий, которые наверняка у вас возникли? Увы, нет.

Потому что заканчивается пьеса ещё одним действием – коротким, как удар штыка, и очень немногословным.

Доктор, чьего визита теперь уже жаждет грозный Маршал, действительно спешит к вождю со своим волшебным уколом. Но натыкается на толпу с флагами, которая скандирует здравицы своему вождю и его войне. Впрочем, нет – СВОЕЙ войне тоже. Из толпы от доктора требуют:  «Кричите с нами: «Да здравствует маршал! Да здравствует война!».

- Нет, только не война! Войны не надо! – возражает врач.

Под возгласы «Что он сказал?», «Изменник! Трус!», «Бей его!»,   «Он оскорбляет маршала!», «На фонарь его!» толпа смыкается вокруг «гнилого интеллигента»… 

Человек из толпы замечает: «Стойте, граждане! Он уже мёртвый». И поток разъярённых крикунов, растоптав склянки с лекарствами, «устремляется дальше», как говорится в авторской ремарке.

Так что помощь не придёт. Не придёт уже никогда. Ни к Маршалу. Ни – вообще-то – и к тем  людям из толпы, которые пусть позже, но непременно подхватят эту проказу, коль её теперь некому побеждать.

Занавес.

И пока занавес опускается, ответьте себе на вопрос: кто убил доктора – а тем самым убил и вождя? И гарантировал собственное самоубийство к тому же?

Маршал?

Или его «нация», о которой он так пёкся? Или «нация», но лишь оттого, что её подготовил к этому загодя «министр пропаганды» с его «соловьиным пением» и его (по каламбуру  юмористического журнала «Красная бурда») «скабешенством»?

Или всё же опять-таки  вождь, который и министра нанял, и нацию долго отравлял своими ядовитыми идеями?

Или, думаете, Всевышний?

Почему, почему эта толпа, эти люди, которые называют себя гражданами и, видимо, таковыми себя считают, не чувствуют, как разрушают себя злыми идеями, ими завладевшими? Не понимают, что занавес может накрыть и их?

Сергей БРУТМАН

На снимке: сцена с  Маршалом из спектакля чехословацого телевидения.

Поделиться: