Пункт в анкете

Великая война и маленькая девочка.

Олимпиаде Егоровне Борисовой (Игнатьевой) было четыре года, когда началась война. В то время семья Игнатьевых жила в деревне Вдицко Новгородского района. До войны деревня, раскинувшаяся вдоль дороги Любань – Луга, насчитывала 127 дворов. 

Икона и партбилет

Добротные пятистенные дома стояли по обе стороны дороги, обсаженные вязами. Места вокруг - грибные, ягодные, леса да необъятные болота. За деревней протекала речка Равань, летом – тихая и мелководная, а весной – глубокая и быстрая. Жить бы да жить, но пришла страшная беда: 22 июня началась война с Германией.

Писали потом, что она была неожиданной и внезапной, но это было не так. Хоть и крутили в каждом сельском клубе героический фильм «Если завтра война», в котором Красная Армия в считанные часы расправлялась с агрессором, посмевшим вторгнуться в наши пределы, и могучим ударом вышвыривала его за линию границы, как вышвыривают за дверь паршивого кота, приближение беды чувствовалось, как ощущается приближение грозы. Совсем недавно закончившийся «победоносный» поход в Финляндию, из которого отец, Егор Васильевич, вернулся инвалидом 2-й группы,  заставил усомниться в непобедимости Красной Армии, хотя пропаганда по-прежнему трубила в фанфары и била в литавры.

В семье Игнатьевых было четверо детей. Старшему, Юрию, к началу войны исполнилось четырнадцать лет, второй была сестра Зоя, третьим, на два года старше – Валентин и последней, младшенькой – Липочка. Вместе с ними жила и бабушка Матрёна, человек очень добрый и глубоко верующий. Её сын с середины двадцатых годов был коммунистом, участвовал в организации колхозов. Однажды из города приехало высокое начальство. Егор Васильевич удостоился визита высоких гостей. В красном углу гости увидели огромную икону.

- Как же так, Егор Васильевич! Вы – партийный человек, а у вас икона?

- А икона не мной повешена. Родителями. И живу я в доме родителей.

- Надо её снять!

- Не я вешал, не мне и снимать.

- Тогда партийный билет положите!

- Так, пожалуйста. Берите.

Отец положил партбилет на стол.

Это был, можно сказать, героический поступок по тем временам, который мог дорого обойтись. Но, видимо, начальство оказалось не совсем дурное, да и заслуги в колхозном строительстве у Егора Васильевича были достаточно весомыми. Икона осталась на своем месте - и партбилет тоже.

Целясь в красный крест

Первым детским воспоминанием для Липы стала бомбёжка. В гости из Ленинграда приехала младшая сестра отца, тётя Шура. Она каждое лето приезжала, приехала и летом сорок первого. Обратно уехать не смогла. Когда на Вдицко посыпались бомбы, отец, бабушка и тётя находились в доме. Взрывной волной от близко упавшей бомбы выбило оконные стекла. Осколками разлетевшихся стекол ранило всех троих, потом пришлось долго выковыривать эти осколки.  Шестилетний братишка Валентин вместе с приятелем находился на улице. Оба прыгнули в канаву. Приятеля убило осколком бомбы, Валя чудом остался жив.

В это время во Вдицко находился полевой госпиталь одной из частей Красной Армии, отступавшей под ударами немцев в сторону Луги.

- Господи, что же они бомбят-то? – причитала бабушка. - Ведь видно же, что здесь раненые, что здесь госпиталь. Там же красные кресты на крышах!

Но красный крест на русском госпитале для немецких лётчиков не был запретной мишенью. Идеалы гуманизма в этой войне по отношению  к «большевистским ордам и унтерменшам» не действовали.

Через какое-то время Вдицко и окрестные деревни были заняты немцами. Но продержались они не долго. В январе от Волхова началось наступление Второй Ударной армии. Очень быстро наступающие части освободили занятую врагом территорию.  Своих встречали с радостью, успев хлебнуть горя от чужих.  На окраине Вдицко появился аэродром, туда прилетали и садились «кукурузники» У-2, доставлявшие из-за Волхова боеприпасы и продовольствие, а обратными рейсами вывозившие раненых. На кладбище поставили две зенитки для прикрытия аэродрома. Немцы налетали часто, сильно бомбили деревню и позиции наших войск. Грохот боёв доносился до деревни со всех сторон. Врага хотя и отогнали, но не далеко.

В мае стали доходить слухи об эвакуации в сторону Мясного Бора. К концу месяца все пути снабжения армии были перекрыты, но мирные жители этого знать не могли. Говорили всякое, но уже по шуму фронта было ясно, что армия отступает. Вскоре жителям приказали собрать вещички, запас продуктов и двигаться к Керести, откуда шли к Мясному Бору узкоколейка и два настила.

Это был страшный путь

Кто-то, сидящий в высоких штабах, посчитал, что и отступавшим частям, и уходящим вместе с ними жителям оставляемых врагу деревень удастся благополучно выбраться из кольца окружения. Поэтому лишнего брать не стали. Небольшой запас еды и самые необходимые вещи - то есть то, что можно было унести на себе.

Выйти не получилось. Несколько дней огромная масса людей – военные и гражданские вперемешку – металась под нескончаемыми обстрелами и бомбёжками. Плакали дети, стонали раненые. Вокруг несметные полчища комаров и жирных зелёных мух, роящихся над множеством раскиданных повсюду трупов. Тот, кто побывал в Мясном Бору в июне сорок второго, увидел и пережил ад. Смерть косила всех подряд: женщин, детей, стариков, старух, бойцов и командиров окружённой армии. Немецкие самолёты проносились над самыми верхушками деревьев, бросая бомбы и расстреливая из пулемётов и пушек копошащуюся внизу разношёрстную толпу.

Скудные запасы продовольствия, захваченные из покинутых домов, очень скоро кончились. У военных тоже ничего не было. С конца мая армия голодала. В пищу шло всё, что в иное время даже при большой фантазии съедобным не считалось: кожаные части снаряжения, шкуры и мясо  полусгнивших лошадей, трупы которых вытаяли из-под снега, лошадиные копыта, лягушки, осиновая кора. 

Сейчас широко известен альбом «Фотографии ужаса» фотографа 291 пехотной дивизии Георга Гундлаха, где достаточно много фотографий мясноборского ада. Среди этих фотографий есть кадры, на которых изображены беженцы. Рядом с ними можно видеть обглоданные стволы осин. Кора стала пищей...

25 июня появились немцы и погнали мирных жителей обратно, в сторону покинутых деревень. Длинная колонна растянулась по бревенчатому настилу фронтовой дороги, конвоируемая немецкими солдатами. Отходить в сторону было нельзя. Сразу следовал выстрел, и очередной труп добавлялся к великому множеству тех, что уже лежали по обе стороны кошмарного пути.

Олимпиада Егоровна вспоминает:

- В стороне от настила на моховой кочке лежала мёртвая женщина. По ней ползал и плакал маленький, лет четырех-пяти, мальчик. «Мама, давай возьмём его!» - «Доченька, не можем мы его взять. Убьют нас сразу, как только мы сойдём с дороги».

До сих пор Олимпиада Егоровна, рассказывая этот эпизод, не может сдержать слёзы. 

Во время поисковых экспедиций в районе бывших фронтовых дорог Мясного Бора мне не раз приходилось видеть останки женщин с детьми, убитых осколками бомб, снарядов или умерших от голода.  Это ужасное зрелище, после которого трудно придти в себя. И забыть невозможно...

Отец нёс на руках маленькую Липу. Рядом шли бабушка, мама, тётя и братья. На подходе к деревне к Игнатьевым подошла группа немцев.

- Вы Егор Васильевич Игнатьев? – спросил переводчик. - Вы должны пойти с нами.

Отца увели. Мама сказала:  всё, обратно он не вернется.

Но через некоторое время отец пришёл. Что с ним было, о чем спрашивали немцы, не рассказывал.

Деревня встретила вернувшихся жителей пепелищами. Уцелело только несколько изб. При отступлении было приказано все дома сжечь, чтобы гитлеровцам негде было жить. О том, где придётся ютиться самому населению, никто не думал. Население должно терпеть тяготы и лишения во имя неминуемой победы над врагом, потом Советская власть всё вернёт и за всё заплатит.

Слава Богу, что в спешке спалить всю деревню  не успели. Хоть и по нескольку семей в одной избе, но как-то устроились. Начали жить при оккупантах. Теперь уже не было надежды, что они скоро уйдут.  

Оттуда не возвращаются

Отец  недолго пробыл с семьей. Видимо, нашлись те, кто донёс, что был Игнатьев коммунистом и колхозным активистом. Может, и ещё что-то знали о нём, чего не знала семья. Взяли Егора Васильевича во второй раз буквально через два часа после того, как вернулись в деревню.

Спустя  несколько дней начался настоящий голод. Ямы со спрятанными в них немудрящими запасами немцы раскопали, не оставив жителям деревни ничего. Оккупантов совершенно не интересовало, как будут жить старики, женщины и дети. Немецкий Ordnung не предусматривал человеческого  отношения  к местным жителям. Подохнут – туда им и дорога. Люди начали опухать, особенно страдали дети. 

Когда отца увели в комендатуру во второй раз, брат Валентин, на два года старше Липы, совсем ослабевший от голода, кое-как дополз до избы, где обосновалась комендатура. Домой приполз весь в слезах:

- Мама, отца так бьют, так бьют! А он всё время молчит.

Мать попыталась успокоить Валю:

- Ну, не убьют его там. Куда-нибудь направят.

Прошло несколько дней. Пришла соседка и сказала маме:

- Татьяна, твоего Егора повели на расстрел. Вот его куртка.

Она передала маме куртку отца, которую тот снял с себя и бросил, а соседка подобрала.

- Нам не хотелось верить, что отца больше нет. Старший брат Юра и сестра Зоя пошли в комендатуру, чтобы узнать, куда его дели. В комендатуре успокоили: «Вашего отца отправили в Чудово за продуктами, скоро  вернётся. Ждите».

Стали ждать. Но проходили день за днём, а отец не появлялся. Постепенно стало ясно, что отправили Егора Васильевича туда, откуда не возвращаются.

Таинственный гость

Жителей деревни, тех, кто мог двигаться, гоняли на работы по строительству дороги. От голода в семье Игнатьевых умерли бабушка, тётя и маленький Валентин. Однажды ночью в дверь тихонько постучали. Мать открыла. За дверью Татьяна Тимофеевна увидела начальника особого отдела одной из частей, которая стояла во Вдицко осенью сорок второго года. Он жил в доме Игнатьевых, постоянно общался с отцом, о чём они беседовали, мать не знала. Не знала Татьяна Тимофеевна и имени этого человека.  Он ушёл вместе с отступавшими войсками, но попал в плен. Вместе с другими военнопленными и жителями деревни Вдицко работал на строительстве дороги и сумел бежать. Матери он сказал, что знает, где расстреляли отца и даже мог бы показать, но сейчас эти места заминированы, и ходить туда нельзя.

Немцы искали беглеца и скоро вышли на его след. Дом окружили, завязалась перестрелка. Живым особиста взять не удалось. Немцы потом долго допрашивали мать, пытаясь выяснить, почему он пришёл именно к Игнатьевым и какая связь между этим большевиком и Егором Васильевичем? После допроса решили всех расстрелять. Оснований для этого, по мнению оккупантов, было достаточно: глава семейства расстрелян как коммунист, семья укрывала беглого пленника.

Что интересно: личный состав расстрельной команды  говорил по-русски, хотя и с сильным украинским акцентом. 

Всю семью выстроили у дома. До смерти оставалось несколько мгновений, но неожиданно к расстрельщикам подбежал какой-то чин и что-то тихо сказал старшему команды. После этого всю семью Игнатьевых погрузили на машину и отправили в Рогавку. Кому или чему были обязаны жизнью Игнатьевы, узнать им так и не удалось. Судьба выдала счастливый билет.

После войны Татьяну Тимофеевну допрашивали уже свои - в МГБ, выясняя все подробности гибели  ночного пришельца и задавая почти те же самые вопросы, что в сорок втором задавали немцы.

В Рогавке Игнатьевых вместе с другими семьями погрузили в товарные вагоны и повезли на Запад. Куда, никто не знал. В Латвию, Литву, в Польшу или в Германию?  На подъезде к Пскову на станции Карамышево попали под бомбёжку. Наши самолёты разбомбили железнодорожные пути, и эшелон три дня  стоял без движения. Уже наступила зима, было и холодно, и голодно. Что будет дальше, никто не знал, но через некоторое время появились подводы. Невольников стали развозить по ближайшим деревням. Местное население радости от появления новых соседей не испытывало. Никому они были не нужны.

Липа в Подлипье

Привезли в деревню Подлипье, где был пустующий дом. Человек пятнадцать поселили в его свободную половину. К тому времени Татьяна Тимофеевна осталась с двумя дочерьми. Валентина похоронили во Вдицко, Юра - старший сын -  ушёл из дома, ничего не сказав матери. Только спустя годы удалось узнать, что он сумел перейти фронт. Юноша был рослый - под метр девяносто, выглядел старше своих лет. Прибившись к одной из частей, Юра воевал, считаясь сыном полка, а потом, когда пришло время призыва 27-го года, отслужил по призыву. Домой вернулся в начале пятидесятых годов.

На новом месте страшно голодали. Чтобы не умереть, приходилось просить милостыню по окрестным деревням. Иногда ходили с матерью, но чаще с сестрой. Подавали им неохотно. Бывало, что прогонят, а то и собаку спустят. Зоя пряталась где-нибудь, а просить шла маленькая Липа. Малышке подавали чаще. Иногда кусочек хлеба дадут, иногда – картошинку или свёклу. Так вот и выживали...

Подлипье было красивое, на горушке стояло. Внизу дорога проходила и напротив - большая деревня Большое Загорье. В стороне - ещё деревушка с церковью. Пейзаж был - на загляденье! 

В этих местах партизан было много. Иногда ночью - стук в дверь: «Мать, открой, свои. Немцы в деревне были?». На другую ночь уже немцы приходят, про партизан спрашивают. Одних от других отличить было трудно: те и эти - в белых маскировочных халатах. Те, что от немцев приходили, тоже по-русски прекрасно говорили. Поди, разберись. Боялись и тех, и этих. Но партизаны предупреждали, чтобы жители,  если немцы идут, в лес уходили. Местные уже знали, куда идти. Так и спасались. 

Силой молитвы

В конце сорок третьего года карательный отряд стал собирать жителей окрестных деревень и куда-то их увозить. Куда, никто не знал.

Мать работала в прислугах у местного батюшки. Он сказал, что их пока не тронут. В один из зимних дней жители Подлипья укрылись в лесу. Липа с местной девочкой Ниной вместе со всеми не пошли: обувь  плохая, а в лесу снег, холодно.  Кроме них в деревне остались священник, два брата-старика и парализованная бабушка – жена одного из этих стариков. С бабушкой и дедом жил маленький внук, которого родители привезли перед войной из Ленинграда погостить, но обратно забрать уже не смогли. Мальчику было года три-четыре. Неожиданно девочки увидели приближающихся к деревне людей в белых халатах. Девочки уже знали, что Красная Армия наступает и радостно закричали:

- Наши! Наши идут!

Но это оказались немцы. Они приказали собираться и ехать с ними. В сани посадили священника, обоих стариков и Липу с Ниной. Парализованную бабушку с внуком оставили в избе. Повезли в соседнюю деревню. Подъехали к церкви, оттуда доносился какой-то странный гул. Батюшка шепнул Липе:

- Ты моя внучка. Поняла? Ты моя внучка...

Он упал на колени и стал молиться. Немцы оказались набожными. Они стояли и не мешали священнику молиться. Может быть, кроме молитвы, ещё что-то сказал (батюшка знал немецкий язык) - и произошло чудо: немцы отпустили пленников домой. Когда отъехали от деревни с церковью метров пятьсот, за ними раздался страшный взрыв: каратели взорвали храм вместе с согнанными туда жителями.

Вернувшись в Подлипье, обнаружили, что бабушку с внуком немцы застрелили.

Жители деревни, укрывшиеся от карателей в лесу, видели, как увозили священника, девочек и двух стариков. Взрыв они тоже слышали, ни у кого не было сомнений, что все погибли. Страшно даже представить, что пережила мать Липы  за эти часы. И какой же радостью для неё стало известие о том, что судьба помиловала обречённых на смерть.  Добрым вестником стал батюшка, знавший, где прячутся  жители деревни, и поспешивший в лес с радостным сообщением:

- Татьяна Тимофеевна, жива твоя дочка!

Домой, домой!

Прошло какое-то время, и ещё одна добрая весть пришла к Игнатьевым. Появившийся в одну из ночей человек в белом халате сказал:

- Татьяна Тимофеевна, твой любимый город освобождён. Скоро и сюда придут освободители, и вы сможете вернуться домой.

Это было в конце января 1944 года. Теперь каждый день стал днём ожидания, днём надежды. На Псковщину освобождение пришло в марте. Красная Армия гнала немцев на Запад по тем самым дорогам, по которым они когда-то победно шагали на Восток. 

В мае двинулись к дому. Путь не был лёгким. Немцы  несколько раз бомбили эшелон. Несколько дней простояли в Порхове, пока восстанавливали разбитые пути. Ещё под одну бомбёжку попали уже в Старой Руссе. И наконец - Новгород!

Несколько дней пришлось провести в теплушках. Возвратившимся новгородцам пытались найти хоть какое-то пристанище, но город оказался разбит настолько, что жить было негде. В конце концов, военный комендант сказал матери, что в городе её семью оставить не могут. Нужны были рабочие руки, а у Татьяны Тимофеевны всё семейство состояло из двух девочек, старшей из которых едва исполнилось пятнадцать, и старушки-крёстной. Поэтому матери предложили отправиться в деревню Клепцы под Рогавкой. Деревня уцелела, но жителей в ней не было. Мама хотела, чтобы отвезли семью в родное Вдицко, но комендант сказал, что Вдицко больше не существует, деревня полностью уничтожена.

В июне обосновались в Клепцах. На счастье, в подвале дома, который семье Игнатьевых отвели под жильё, нашли картошку. Каждую разрезали на несколько частей и посадили. Для посадки было уже поздновато, но урожай удался.

Каждому по листику

Постепенно деревня наполнялась жителями, народ приезжал из многих мест. В сентябре открыли школу. Олимпиада пошла в первый класс. До сих пор она не забыла имя первой учительницы:

- Нам прислали чудеснейшую учительницу, Валентину Александровну Кредушинскую.  Право, не знаю, откуда она приехала. Но человеком она была обаятельнейшим. Писать было не на чем. Брат Валентины Александровны служил в армии. Она написала ему письмо, и он прислал сестре  тетрадки и карандаши. По тем временам этот подарок дорогого стоил. Валентина Александровна разделила тетрадки на всех по листику, и мы писали буквы карандашом. Потом написанное стирали и снова писали.

Летом  ребятишкам хотелось искупаться. Недалеко от Клепцев протекал ручей, и вот однажды они пошли туда в надежде окунуться, но весь ручей был завален трупами погибших солдат. Военные, которые занимались разминированием, сказали, чтобы дети туда не ходили. Потом  трупы убрали, но от деревни никуда было нельзя отходить: везде  заминировано.

Много чего опасного лежало вокруг. Однажды играли в прятки. На завалинке лежала какая-то красная штучка. Все её трогали. Среди ребят был мальчик Серёжа, сын местного милиционера. Он что-то там дёрнул у этой штучки. Раздался взрыв, и Серёжа лишился руки. Штучка оказалась взрывателем от гранаты...

Стала отстраиваться Рогавка. Семья Игнатьевых перебралась туда. Приютились в доме брата матери, купленном перед самой войной. В доме жила жена брата с четырьмя детьми, они тоже вернулись из Псковской области, куда были вывезены немцами. Семья, хлебнувшая лиха, потеснилась, стали жить вместе. Но не долго это продолжалось. Оказалось, что брат Татьяны Тимофеевны до войны что-то недооформил при покупке дома. Появился прежний хозяин и продал дом во второй раз, выставив на улицу обманутых жильцов. Пришлось переселиться в хлев. Как-то его  отмыли, отчистили, сделали из коровьего обиталища - человеческое. Жили тяжело, но теплилась надежда, что вернётся отец. Ждали, верили в это, несмотря на то, что оснований для таких надежд не было никаких.  

Сердце не дрогнуло

В семейном архиве Олимпиады Егоровны хранится несколько справок, которыми удостоверяется, что Егор Васильевич Игнатьев расстрелян немцами в 1942 году как коммунист.

Есть судебное решение по факту расстрела отца немцами, есть выписка из акта Государственной комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских оккупантов, подтверждающая  факт расстрела. Но ни один из этих документов не стал доказательным для органов соцобеспечения. Все попытки получить пенсию за погибшего кормильца оказались тщетными. Семья жила в ужасающей нищете, однако на все обращения за помощью  органы Советской власти отвечали одно:  не положено! Не могу не привести фотокопию удивительного по цинизму документа, полученного семьёй Игнатьевых от исполкома  Новгородского областного совета депутатов трудящихся  в ответ на очередную просьбу о назначении пенсии.

Таких отказов в архиве Олимпиады Егоровны несколько. Она вспоминает, как однажды ей пришлось ехать в Новгород за очередной государевой  бумагой. Всё бы ничего, если не учитывать, что было Липе в то время восемь лет. Мать и старшая сестра работали и поехать в город не могли. Сестра Зоя втайне надеялась, что у чиновников дрогнет сердце при виде маленькой девочки, и получит семья хоть какую-то помощь. До Новгорода Липе пришлось добираться на товарном поезде, на тормозной площадке одного из вагонов. Другого сообщения с Рогавкой в те времена не было. Да и поезд тот ходил раз в сутки, а то и реже.  Мало было доехать туда, но надо было ещё и вернуться обратно. Она доехала. Она вернулась. Совсем маленькая девочка. Одна.

Собес нашла. Документ получила. Маме привезла.

Нет, сердце у чиновников не дрогнуло: это был очередной отказ. Мама сказала, утирая слезы:  всё это, наверное, потому что в оккупации были.

В учреждениях похоронку спрашивали, но немцы Татьяне Тимофеевне похоронку выдать не посчитали нужным. Не учли особенности советского бюрократизма...

По жёлтым приметам

Со дня гибели отца прошло десять или одиннадцать лет. К тому времени уже разминировали окрестности Рогавки и Вдицко. В один из дней к матери пришёл незнакомый Липе мужчина и сказал, что, похоже, нашёл останки Егора Васильевича. Спросил об особых приметах, об обуви, о деталях одежды, о росте. Мать рассказала. Всё совпадало. Отец, когда его немцы увели, был обут в жёлтые ботинки, у него был жёлтый поясной ремень, на зубах стояло несколько коронок. Всё это присутствовало на найденных останках. Сомнений не было – он!

Мать пошла вместе с этим мужчиной и старшей дочерью Зоей к месту, где лежал скелет. Это было совсем близко от деревни. Отца убили выстрелом в лицо, в упор. Нашли какой-то ящик от снарядов, сложили в него останки и похоронили на кладбище Вдицко. Никаких документов о захоронении оформлено не было. Наверное, Татьяне Тимофеевне в тот момент не до формальностей было.  Для неё важно было похоронить дорогого человека. Не думала она, что потом придётся доказывать, что мужа немцы расстреляли, а не к врагам на службу Егор пошёл. 

Потом и справки доказательные появились, но Советская власть – власть строгая! Бдительная власть. Дескать, сам остался Егор Васильевич на оккупированной территории без её, власти, дозволения.  С партизанами связи не имел. А то, что его расстреляли сразу после прихода немцев, когда и партизан никаких вокруг ещё быть не могло, в расчёт не принималось. Пенсиями «неизвестно кому» государство разбрасываться не собиралось.

Копеечная булочка

Помаленьку отступала боль. Хоть и тяжело жилось, но это уже была жизнь не под пятой оккупантов. Мать с сестрой работали. Липа окончила школу, сдала экзамены в пединститут. Но оказалось, что тем, кто остался на оккупированной территории, надо было за обучение платить. Не важно, что не по своей воле остался, а бросила тебя Советская власть, не спасла тебя от врага Красная Армия, всё равно – человек ты подозрительный, подпорченный. Поэтому  даром тебя учить государству накладно.

Зарплата матери, надрывавшейся на железной дороге, была такой, что платить за обучение было нечем. Учиться очень хотелось, и Липа решилась пойти к директору института.  Он оказался отзывчивым и понимающим человеком. Молча выслушал горькую Липину повесть, только желваки заходили на скулах. Молча же взял лист бумаги, написал: «В  бухгалтерию. С Игнатьевой денег за обучение не брать!».

После окончания института Олимпиада Егоровна пришла в школу. Преподавала любимую математику.

Уже остался позади послевоенный голод, и дети, которых ей пришлось учить, особой нужды не испытывали.  Однажды молодая учительница, придя на урок, получила… в лоб булочкой. Продавались такие в школьных буфетах, малые копейки стоили.

Шестой класс смеялся.

Булочка упала на пол. Олимпиада Егоровна подняла её, обтёрла и стала есть. По щекам катились слёзы.

Смех затих.

- Если бы в сорок втором году мне дали бы такую булочку, может быть, мой маленький любимый братик Валечка не умер бы от голода. Каждый день я после уроков выгребаю из ваших парт десятки булочек, от которых вы и кусочка не откусили.

В классе наступила мёртвая тишина. 

- Урок я сегодня с вами вести не буду. Но завтра спрошу то, что сейчас задам.

На следующий день к Олимпиаде Егоровне подошли удивлённые работница школьной столовой и уборщица.

- Олимпиада Егоровна, что случилось с вашими учениками? Раньше булочек набирали, потом везде бросали, а сегодня по одной на двоих взяли и нигде крошки не уронили.

Когда учительница вошла в класс, ученики стояли, опустив головы. Вчерашний урок они выучили на всю жизнь...

Униженные Родиной

Прошлое ещё долго напоминало о себе. Нет-нет, да и слышала Олимпиада  настороженный вопрос:

- Так вы были в оккупации?

От этого вопроса всегда становилось не по себе. Вроде и не виноват человек ни в чём, а тебя таковым считают. Всегда писали и пишут о воинских подвигах, о солдатской доблести, о героизме, но солдаты имели оружие, они могли противостоять врагу. К ним приезжала полевая кухня, им был положен паёк. Бывало, что и солдат голодал, но это было исключением, а не правилом.

 О страданиях мирного населения написано в разы меньше. Для людей, оставленных Красной Армией и Советской властью, само право на жизнь становилось скорее исключением, чем правилом. Зато правилом после освобождения из неволи стал пунктик в анкете, который  становился клеймом на долгие-долгие годы. Унижения от оккупантов, унижения от своих…

Александр ОРЛОВ

На заглавном фото: Олимпиада (справа) с сестрой Зоей
Фото из семейного архива О.Е. Борисовой (Игнатьевой)

Поделиться: