Полное погружение

Кто и зачем заставил новгородцев снова пережить суд 1947 года над фашистскими оккупантами.

Пока Великая Отечественная война в массовом российском сознании всё сильнее обрастает мифами, в Великом Новгороде рассказали историю, в которой органично сочетаются документальность и пронзительная человечность.

«Да судимы будете» - реконструкция последнего советского суда над нацистами, состоявшегося в 1947 году в Великом Новгороде. Зал областной филармонии, где 70 лет назад вынесли приговор, три раза заполняли желающие воочию заглянуть в историю.

Фашисты, на сцену

Сбоку от главной сцены сидят подсудимые в военной немецкой форме времён Второй мировой. «50 оттенков серого», - смеются они над своим нарядом.

По залу разносится: «Начали!».

За трибуной появляется прокурор. Начинается допрос главного подсудимого - немецкого генерала артиллерии, бывшего командира 38-го армейского корпуса. На кулисах мелькают слайды с видами руин, оставшихся от города.  

- Подсудимый Герцог, на что рассчитывало немецкое командование при блокаде Ленинграда? Какие планы оно строило? - зло спрашивает прокурор.

- Задача заключалась в том, чтобы как можно скорей захватить Ленинград и, тем самым, освободить силы для других операций, - чеканит  генерал.

- И как вы планировали занять Ленинград? - повышает тон прокурор.

- В процессе наступления, - медленно тянет подсудимый.

- То есть путём его разрушения... - окончательно вскипает прокурор.  

- При наступлении объект в большинстве случаев разрушается, - говорит подсудимый вяло, будто уставший учитель нерадивым ученикам.

Прокурор уже переходит на крик:

- И путём уничтожения населения, проживающего в этом городе?

- Да, - буднично отвечает подсудимый.

- Вам было известно, что на момент наступления в Ленинграде проживало несколько миллионов мирных советских граждан? - кипит прокурор.

- Это общеизвестно, - Герцог равнодушно посматривает по сторонам.

- Значит, вы не останавливались перед таким способом, как блокада? Были предприняты попытки заморить голодом Ленинград? - прокурор не снижает напора.

- Городу была предложена капитуляция.

- Разве вам не известно, что советские люди никогда не капитулируют, а напротив... В этой войне капитулировали вы!

Герцог подбирает слова.

- Мне лично это знакомо, - опускает он голову.

«Стоп!». На сцену поднимается режиссёр реконструкции Даниил Донченко — в  джинсах, вязаном свитере и с буйной бородой.

- Господа фашисты, извольте на сцену!

Режиссёр садится перед ними на корточки и начинает:

- Вот вы, подсудимые...  Когда прокурор упоминает вас или судья приказывает встать, вас как бы должно выдёргивать с мест. Конфликт должен быть. Понимаете, между подсудимыми и прокурором — электрический ток. Это должен увидеть зритель. Моральное сопротивление прокурору должно исходить от вас, внутренняя борьба. Активность, упрямство… Хорошо, всем спасибо, все свободны. До следующей репетиции. Сегодня было хорошо, - подводит он итоги репетиции.

После этого он ставит прокурора и главного подсудимого на те же позиции.

- На прошлой репетиции вы сделали классно. Вы цеплялись глазами, был поединок. Ты пойми, - обращается режиссёр к подсудимому, - он генерал, он смотрит свысока на того, кто его допрашивает. Мол, ты вообще кто по званию? Всего лишь полковник?..  Это - шахматы. А вы скисли, поэтому сегодня и получается пустота.

Да судимы будете

Часовая стрелка уже давно убежала за полночь. До премьеры осталось менее пяти дней.

Другой вектор

Отправной точкой этой истории, наверное, можно считать  встречу в Кремлёвском парке в 2015 году. Даниил Донченко прогуливался по местам, где не раз ставил масштабные городские действа. Тут-то ему и попался знакомый историк Дмитрий Асташкин.

- Тогда Даниил Михайлович предложил написать сценарий, - вспоминает Асташкин. - Я в это время работал над проектом «Советский Нюрнберг». Поначалу всё планировалось делать на энтузиазме, а потом уже искать деньги. Просто, когда есть финансирование, есть хотя бы, что людям пообещать — тем более, когда работает команда в 60 человек. Но финансирования не было, Донченко проект отложил.

Донченко отправил проект на конкурс президентских грантов. Члены комиссии посчитали реконструкцию последнего суда над фашистами на советской территории «имеющей общенациональную важность».  

- В марте 2017 года раздался звонок, - продолжает Асташкин. - Донченко говорит: «Дмитрий, есть финансирование - будем работать». А я в театре не разбираюсь. «Козлов разбирается», - парировал режиссёр.

К работе привлекли новгородского журналиста и сотрудника музея-заповедника Сергея Козлова.

- Передо мной оказались стилистически разрозненные источники. Публикации в газетах, протоколы следствия, хроника. Из этого нужно было выстраивать целый текст, - с содроганием вспоминает Сергей Козлов кипы перелопаченных документов.

Асташкин так вообще уверен: если сложить все изученные документы страница к странице, то получится страниц этак пятьсот.

- Но это всё-таки не 54 тома, которые хранятся в Центральном архиве ФСБ. А туда меня просто не пустили, - историка Асташкина это расстраивает. - В СССР, например, могли пустить. Ты приходил, переписывал всё, что было нужно, в тетрадочку и на выходе сдавал её на проверку. Естественно, нежелательные фрагменты изымались. Но была хотя бы возможность.

Но на руках у Асташкина была и внушительная кипа документов военных и послевоенных лет. Дальше к проекту подключились областная прокуратура, Новгороодский музей-заповедник. Дело пошло. С каждым новым документом сценарий видоизменялся - порой очень сильно.

- Всё это добавляло «мяса», персонажи стали потихоньку рождаться, - говорит Асташкин.  

От общения с бумажками Дмитрий перешёл к разговорам с живыми людьми за чашкой чая. 

- Я написал четыре статьи в еженедельник «Новгород» о суде 1947 года. И делал приписку для очевидцев тех событий: «свяжитесь со мной по такому-то телефону».

На публикации откликнулись Лидия Алексеевна Абросимова и Владимир Владимирович Мощенков. 

- Я долго с ними разговаривал о жизни до и после войны. Поначалу они пересказывали мне мою же статью. Я понял, что надо уделять внимание частностям: во что вы были одеты? Как вы попали на суд? Было холодно или жарко?  

На этапе разработки сценария Даниил Донченко трепетно вглядывался в самые мелкие детали событий семидесятилетней давности.

- Вечерами сидели в офисе Даниила Михайловича. Рассматривали каждое фото по часу и искали то, чего могли сразу не увидеть. Так и просидели три месяца: обсуждали сценарий, рисовали схемы.

Из 19 обвиняемых выбрали 15 персонажей - самых типичных.

- Донченко хотел полного исторического погружения и требовал, чтобы я каждому занятому в постановке прочитал лекцию. Я брал группы по 10-15 человек и рассказывал о том, что вообще тогда было. Тут и всплыло, что никто не знает, что в Новгороде такой суд был. Правда, я давно понял, что даже многие политики абсолютно вне темы.   

- Но у нас ведь все так гордятся своей историей... И - не знают?

- Нехорошо, конечно, так говорить, но у нас в последнее время начался такой «советский» вектор: помнить только подвиги, победы и забывать трагедии. Это очень плохо, потому что война - это, в первую очередь, кровь и смерть.

На кулисах мелькают кадры разрушенного кремля, Софийского собора, горы трупов... Семьдесят лет назад очевидцы последнего суда над нацистами смотрели похожие кадры незадолго до трибунала — в кинотеатре неподалёку от филармонии. И, должно быть, каждый после просмотра - по пути на суд - в душе выносил свой собственный приговор.

Да судимы будете

Фантазии тут не место

…Суд вызывает главного судебно-медицинского эксперта Ленинградского военного округа, профессора, доктора медицинских наук, подполковника медицинской службы Андрея Владимирского. Его изображает инженер Александр Пазгалов. Он начинает свой рассказ об эксгумации жертв нацистских преступлений. Расстрелы, черепа, размозженные солдатскими сапогами... На первых порах персонаж держится уверенно и спокойно. Но вот в голосе Пазгалова будто что-то ломается...

Режиссёр командует «стоп».

- Всё так, - поднимается на сцену  Донченко. - Воспоминания об изуродованных телах его поедают, и со временем он ломается внутри. Потом понимает, что не может говорить и уходит. Ты должен говорить, и ком должен стоять у горла. Сейчас всё-таки не дотягиваешь.

Происходящее на сцене заставляет поверить в машину времени. Как без неё новгородцы из 2017 года могли бы перевоплотиться в переживших войну и психологически покалеченных свидетелей. Сергей Козлов, когда впервые увидел на сцене оживших персонажей своего текста, должно быть, испытал шок.

- Нам пришлось конструировать живую речь многих свидетелей, - рассказывает он. - Мы знали, что человек выступал, но у нас нет его монолога. Мы не могли выдавать этот текст за человеческую речь - ведь там куча канцеляризмов. Живые люди так не говорят. Человек ведь общался со следователями, впитывал в себя язык протоколов... И когда выходил выступать, начинал говорить официально. Но потом эмоции брали верх. Свидетели сбивались, переходили на разговорную речь — и мы этот переход хотели отобразить.  

За трибуной появляется один из адвокатов. Он одет в потрёпанный классический костюм. Адвокат косо смотрит на подсудимых, явно не испытывая к ним симпатии. Переборов  эмоции, начинает подбирать аргументы для их защиты.   

- Мы ничего не додумывали, - перекрикивает адвоката Козлов. - Всё, что наши персонажи произносят, они реально говорили — по смыслу, по содержанию. Один из примеров такой стилистической работы — финальная речь адвоката. Долгая, тщательная и осторожная работа. У меня появился страх перед историей — человек же жил на самом деле...  Фантазии тут не место.

Обойтись без неё, однако, было тяжело.

Да судимы будете- Адвокаты числились в афише, но у нас не было ни единой их фразы, - вспоминает Козлов. - Прессу даже упрекали в том, что та не упоминала работу адвокатов. У нас был долгий диспут о том, что делать. Но Дмитрий всё-таки нашёл документы с цитатами адвокатов с других процессов. Они были применимы к Новгороду: везде защита была построена на аргументах, которые, в общем, ни на что не влияли, но следовали нормам международного права.

- То есть роль их была фиктивной?

- Нет. Но насколько убедительными были их аргументы — это другой вопрос. В глазах всего мира эти процессы были абсолютно законными. Не постановочные и, совершенно точно, не пропагандистские. Очень хочется надеяться, что мы сделали верную реконструкцию. На волне эйфории от победы, на волне законного желания пострадавшего народа увидеть возмездие государство показало себя сильным, справедливым и даже в чём-то милосердным.

Несмотря на гневные крики зрителей в зале, требовавших крови виновных, государство следовало своим законам.

Личный мотив

Филолог и переводчик Антон Мартьянов никогда не помышлял об актёрстве. Всё изменила опять же случайная встреча с Донченко на новгородских улочках.

- Разговорились, - вспоминает Мартьянов. - А он всё смотрит на меня, хитро улыбается… Потом начинает: мол, нужен на сцену адвокат — худощавый, с острыми чертами лица. «Я что ли?». «Ага».

- А в пару Антону требовался адвокат не худенький, - самоиронизирует Андрей Васильев, работающий в турофисе «Красная изба».

Материала для подготовки к роли, правда, было совсем немного.

- Роль была номинальная, - считает Васильев. - Но на всех процессах было много западной прессы, поэтому защита нужна была.  

На взгляд Мартьянова, разница позиций адвоката и прокурора была не так уж велика.

- Адвокат обвинял высшее гитлеровское командование и тем самым пытался отвести удар от этих конкретных людей на скамье подсудимых. А прокурор обвинял именно их. Но адвоката война тоже коснулась - как и всех людей в нашей стране. У него были и личные мотивы. Поэтому тут мы, скорее, видим борьбу личного с профессиональным.

Да судимы будетеВот и новгородский поэт Григорий Князев, исполняющий роль свидетеля Артемьева, почувствовал личный мотив. Его персонажа фашисты бросили в яму с трупами, из которой тому чудом удалось выбраться. Он почти потерял зрение - и навсегда, наверное, спокойный сон. Лицо немецкого командира, отдавшего приказ расстрелять мирных советских граждан, а потом их закопать, герой Князева забыть уже никогда не сможет.

- Все мы, так или иначе, - чудом выжившие в той жуткой войне, - щурится Князев. У него, как и у исполняемого им персонажа, проблемы со зрением. - У меня прадеда в последний момент вывезли из блокады. Я, признаюсь, сначала думал, что это просто конъюнктура, потому что выбрано мейнстримовое направление, когда мы ищем врагов на Западе. Но потом я понял, что у создателей реконструкции достаточно искренние помыслы.

- Какие же?

- Историческая память здесь не «ура-патриотическая», а трагическая — причём и личностная, и общественная. Ведь у каждого участника постановки, наверное, есть в роду истории, связанные с войной. Это, если хотите, попытка очеловечить историю. Боль, наверное, нам иногда нужно проживать заново. Чтоб не забыть.

Потому что новые войны, должно быть, рождаются там, где забывают старые...

Разбить стекло

Апогей реконструкции - эпизод, где прокурор Виктор Стрекаловский, роль которого исполняет театральный актёр Сергей Семенцов, допрашивает центрального подсудимого Курта Герцога. На сцене именно Стрекаловский неистово и местами злобно требует правосудия от имени всего советского народа. Но вне образа уже актёр Семенцов спокойно и доходчиво объясняет — почему нам необходимо видеть это даже спустя 70 лет.

- Мой персонаж - аккуратный, исполнительный, малообщителен с подчинёнными, сдержанный, замечания начальства воспринимает спокойно, имеет множество медалей. Вот всё, что позволяет нам узнать этого человека. А ведь когда пишет драматург, он даёт актёру очень широкое поле для толкования. Поэтому Гамлета и играют тысячи раз, потому что каждый понимает его по-своему.

Семенцов, как полагается, перечитал кучу мемуаров немецких военных и несказанно удивился полярности точек зрения. Где-то немецкие войска описаны сочувственно, а советские люди выставлены сущими зверями.

Да судимы будете- Я долго думал, на что же это похоже. А потом понял: на наши фильмы о войне 1941 года, где немцы - дебилы. Смотришь и думаешь: «А что ж мы тогда перед ними отступали?». Так и в тех книжках - если все русские Иваны такие сволочи, насильники и пьяницы, как они вас тогда победили?

- Вам близка позиция своего персонажа?

- Мне было работать очень легко: стопроцентное совпадение. Тут всё так, как нас учили в детстве, как рассказывали о войне. И, попади я в такую ситуацию, вёл бы себя точно так же. И орал бы на них теми же словами. Может быть, даже жёстче. Наш  зритель - укутанный ватой времени. Это наши деды получили прививку от фашизма. А у нас даже сейчас ходят и спокойно «зигуют» в Питере. Ладно, они ходят... - Сергей разводит руками. - Но другие-то проходят мимо и ничего не говорят и не делают. Нужно разбить это отделяющее нас от прошлого стекло толщиной в 70 лет, чтобы мы опять получили ту самую прививку.

«Главного фашиста» реконструкции Герцога изображает новгородский журналист Валерий Рубцов. В отличие от оппонента по постановочному конфликту, он со своим персонажем совершенно не совпадает:

- Приходилось вытаскивать из глубин злость, жёсткость, этот голос совсем другой. Одним словом — солдафонство. - Те, кто оказался на скамье подсудимых и обвинялся в преступлениях против мирных жителей — они, по моему мнению, не заслуживали никакого снисхождения. Это было бы правильно не с точки зрения сегодняшнего дня, а по мнению тех, кто тогда сидел в зале и пострадал. Но в 1947 году смертная казнь была отменена.

Погружение в тему дало эффект. Теперь Рубцов стал по-другому воспринимать фильмы о Великой Отечественной войне.

- Мы настолько замылились, что эти ленты для нас уже просто шоу — как вселенная «Марвэл». А эта постановка показывает войну в её истинном виде — это, наверное, лучшее произведение о войне, что я видел в последнее время. И я уверен, что люди в зале будут плакать. Нам надо очиститься через эти слёзы — нас надо выдёргивать из сегодняшнего благополучия. Хотя бы раз в 70 лет.

После этих слов Рубцов встаёт, заходит на сцену и перевоплощается в персонажа, которого, наверное, ненавидит всем сердцем.

Главная фраза

Да судимы будетеНа сцену поднимается человек в одеянии священника, поднимает голову к небу и крестится.

- Когда мы приехали в Новгород, который славится своими древними храмами, то увидели, что не осталось ни одного целого, - говорит он и начинает перечисление всех уничтоженных святынь на территории Новгорода.

- Я культурный человек и восхищаюсь русскими древностями, - бьёт по трибуне обвиняемый Герцог. - Я не мог отдавать приказ о тех разрушениях, в которых вы меня обвиняете.

Священник словно смотрит куда-то сквозь Герцога:

- Обстреливались храмы Божьи. Школы. Дома мирных жителей. Мне бы очень долго пришлось читать эту книгу крови и страдания…

Подходит время его главной фразы. Главной для всего представления.

Это - протоиерей Николай Ломакин. Именно он выступал свидетелем на Нюрнбергском процессе в 1946 году. Его речь, представленная в реконструкции, взята именно оттуда, так как документов, отображающих выступление Ломакина в Новгороде не нашлось.

Всю блокаду протоиерей провёл в Ленинграде настоятелем Никольского храма. Но, приехав в Новгород, увидел, что фашисты стремились уничтожить в городе не только людей, но и их культуру.

Ломакина изображает новгородский экскурсовод Дмитрий Большаков. Он стоит в коридоре и слегка волнуется перед выходом на генеральную репетицию. К нему подходит Даниил Донченко:

- Дим, вчера всё было очень хорошо. Я по поводу главной фразы... Главное, спокойно, не спеша - так, накатом: «Да. Судимы. Будете», - шёпотом растягивает Донченко. - Понимаешь, это пророческая история.

И вспомнил другую историю.

- У моего знакомого есть приятель — священнослужитель. Он ему и рассказал... К нему в храм стал ходить мужчина, но никогда не подходил к причастию. Потом объяснил: так и так, у меня была бурная молодость, я согрешил — убил беременную женщину; она первая начала... - Донченко замолкает. - Он отсидел. И вроде бы перед священником выговорился. Но потом всё равно не выдержал —  покончил с собой.

Донченко уходит, а Дмитрий говорит мне:

- Мой  персонаж одной фразой напоминает нам, что это - всего лишь мирской суд, а небесный ещё ожидает каждого в конце жизненного пути. Мирской суд для него был совсем не главным.

До премьеры остаётся меньше 24 часов.

Да судимы будете

Тоска по справедливости

Премьера.

- Всем встать, - доносится со сцены.

Некоторые зрители, как завороженные, тоже поднимаются со своих мест. На их глазах - слёзы. Они оборачиваются, видят, что встали только они, и садятся. О том, что мы - в 2017 году, напоминают только смартфоны в руках пары зрителей. Полное погружение.

Всем 11 подсудимым дали по 25 лет лагерей. Артисты медленно покидают сцену. Зрители вдавлены в кресла. Прошло полминуты. Нет аплодисментов. Только тишина.

К трибуне неожиданно выходит Сергей Семенцов — всё так же в образе прокурора Стрекаловского:

- Товарищи, сегодня в зале присутствуют очевидцы того суда 1947 года - Абросимова Лидия Алексеевна и Мощенков Владимир Владимирович. Коллектив исторической реконструкции «Да судимы будете» выражает вам огромную благодарность. Здоровья и мирного неба над головой!  

Зал взрывается аплодисментами. Эта режиссёрская задумка будто бы возвращает зрителей в наше время.

Зрители молча выходят.

Дмитрий Асташкин стоит в  пустеющем зале и смотрит на сцену, где исполнители ролей общаются с реальными очевидцами событий.

- Что такое суд? – вслух спрашивает он себя. - Суд - это демонстрация справедливости. На деле люди сегодня понимают, что справедливости нет. А так они могут прийти на два часа сюда и увидеть её своими глазами.

Мимо пробегает Донченко. В нём ещё не кончился завод, и режиссёр продолжает, как на репетиции, кружить по залу. Уже, возможно, с новой идеей.

Матвей НИКОЛАЕВ

Фото автора     

Поделиться: