Град покосившийся. Устюжна

08 июня 2016, 12:29 / 0

Что должно было сделать с человеком, чтобы довести его до такой степени безразличия к отчей земле и к себе самому?

Увертюра в исполнении топающей ноги

Когда один из ваших корреспондентов, движимый женскими любознательностью и непосредственностью, смело открыл калитку и вступил в барский сад, второй, руководствуясь мужской осмотрительностью и в детстве прилипшей привычкой читать вывески, задержался у таблички на заборе.

Табличка извещала, что осмотр парка стоит 30 рублей. К вашему корреспонденту подскочила невидимая жаба и стала его душить. Сумма-то невелика, но сад и на 30 рублей не тянул. Согласно описаниям историков, он был «версальского типа», согласно показаниям свидетеля - «такой густой, что в нём в полдень темно». Но последнее свидетельство относилось к началу прошлого века, а сейчас в нём не могло быть так уж темно даже летним полднем. Честно говоря, вид он имел несколько пошехонский - в том смысле, что заблудиться в нём мог только пошехонец, которому, как известно, для этого достаточно и трёх сосен.

Кстати, аллея из могучих сосен, по которой мы въехали сюда, в село Даниловское, впечатлила больше. Хотя за её осмотр денег не берут.

Конечно, мы за посещение парка заплатили. Как и за осмотр барского дома. И - отдельно - за право съёмки. В начале прошлого века хозяева усадьбы были куда щедрее с гостями. Свидетеля густоты сада, писателя Александра Куприна, хозяин поселил в доме «за так». И, как писал Куприн, «изливался дождём из ружей, экипажей, консервов, конфет, бисквитов». Хозяином был Фёдор Батюшков, внучатый племянник выдающегося русского поэта. Собственно, ради его двоюродного дедушки мы и завернули сюда, прежде чем насладиться Устюжной.

«Дом  с колоннами и сторожевой узорчатой башней» со времён Куприна как раз не переменился вроде бы. А может - и со времён Константина Батюшкова. И даже требование заплатить за хождение по травке показалось вполне ожидаемым. Поскольку Батюшков известен любителю литературы не только своими стихами, но и своим безумием.

Хотя... В Даниловском, в «отеческих пенатах» он был ещё в своём уме. В безумии пребывал уже в вологодские годы своей жизни. Оттого памятник поэту, воздвигнутый в центре Вологды конъюнктурным скульптором Клыковым, не слишком удивляет своей странностью. На фигуру поэта бронзы пошло куда меньше, чем на лошадь, Палладу и пейзанку со свирелью, но произведение отмечено госпремией - в полном соответствии с логикой бреда.

А в Даниловском Батюшков был чуток к природе и лёгок на поэтическое слово. «В сей хижине убогой Стоит перед окном Стол ветхой и треногой С изорванным сукном. В углу, свидетель славы И суеты мирской Висит полузаржавый Меч прадедов тупой; Здесь книги выписные, Там жесткая постель - Все утвари простые, Вся рухлая скудель! Скудель!.. Но мне дороже, Чем бархатное ложе И вазы богачей!». Ничем не хуже, чем Александр Сергеич - который «наше всё». Только Пушкин умел экономить строфы, а Батюшкову, который, словами Белинского, «много и много способствовал тому, что Пушкин явился таким, каким явился», казалось, видимо, что «настоящие» стихи должны быть длинны.

И только в шуточной дружеской переписке пушкинская простота торжествовала:  «От стужи весь дрожу, Хоть у камина я сижу. Под шубою лежу И на огонь гляжу, Но всё как лист дрожу, Подобен весь ежу, Теплом я дорожу, А в холоде брожу И чуть стихами ржу». (Может, эти строчки Клыкова и вдохновляли?).

Другое дело, что над домом «со сторожевой узорчатой башней» висело родовое проклятье. По обеим линиям в роду у храброго штабс-капитана Батюшкова болели душою. На нынешнем музее в Даниловском это, впрочем, не сказалось (за исключением платы за помятие травы). Скудель и скудель – как в любом другом таком же музее. Не хватает, пожалуй, одного предмета, который ещё застал  Куприн, живший здесь через сто лет после поэта.

Тогда в окрестностях - и даже в уездном городе Устюжна - все знали, что в Даниловском лежит в чёрном гробу огромная человеческая нога и по ночам с шумом ходит по комнатам барского дома. 

И Куприн нашёл-таки на полке длинный ящик, похожий на гроб, а в нём -  обтянутый голландской замшей ножной протез, принадлежавший родственнику хозяев, генералу, потерявшему ногу в войне с Наполеоном...

Эта безумная легенда и эта замшевая нога сильно поспособствовали бы восстановлению «батюшковской» атмосферы. За которую и заплатить не жаль.

Но и без неё нечто такое витает над Даниловским, ей-богу.

Возле дома-музея к нам подкатил на велике человек с бензопилою за спиной. Его явно привлекли наши фотокамеры. По очкам и бороде было ясно, что это - местный интеллектуал. И правда: Андрей сказал, что занимается историческими исследованиями и пишет стихи. Стихов читать, спасибо, не стал, но раскритиковал местную власть, спрашивая у нас, существует ли демократия. Сверкая глазами, раскритиковал и местных жителей, которые «только пьют, с...т и размножаются». (Куприн, кстати, тоже писал: «Мужики стоимость продуктов определяют не копейками, а водкой: «да што, дайте на бутылочку или на полбутылочки»).

От дискуссии мы уклонились: всё-таки у него - бензопила, а у нас - только фотики.

Всё это казалось увертюрой, прологом к Устюжне.

Так и вышло. 

Яков Михалыч отвернулся

 

Яков Михайлович Поздеев стоит спиной к храму Воскресения Христова и смотрит через Торговую площадь, где построил первые каменные лавки, положив начало шумным и богатым устюженским ярмаркам, на свой дом, расположенный напротив. Дом каменный, двухэтажный, с эркером, балкончиком. Яркий – жёлтый с белыми лепными украшениями. Красивое всё-таки строение, и капитальное. Украшение города. Как и другие дома большого рода Поздеевых. Но обидно – площадь неряшлива, покрытие с выбоинами.

Оборачиваться назад не хочется. Воскресенский храм – приходская церковь семьи – закрыт, да и само здание выглядит нелепо – без завершения, без купола и креста.

И вправо смотреть нет желания. У Соборной площади унылый вид. Бесконечные ямы с дождевой водой на пересекающей её автомобильной дороге заставляют водителей транспортных средств чертыхаться и вместе с тем бережно понукать своих механических коней, лавирующих среди труднопреодолимых препятствий.

Но самое печальное зрелище на площади – собор Рождества Богородицы с накренившимся крестом на одном из куполов. Какое непотребство! Духовное начальство такого не потерпело бы, но храм теперь епархии не принадлежит.

А ведь был у собора и у площади другой вид. Сам Яков Михайлович об этом заботился. Помнит, как внёс деньги на позолочение храмовых куполов. Как боролся за нравственную чистоту прихожан. Несмотря на то, что на Соборной площади стояла полосатая будка городового, это нисколько не смущало посетителей расположенной здесь же питейной лавки. Пришлось выступить в Думе с требованием убрать лавку и избавить благопристойных горожан от вида покупателей, которые распивали «приобретённый ими товар на площади», не стесняясь при этом «ни в выражениях, ни в отправлении некоторых естественных потребностей». Городская дума тогда его поддержала.

Сокрушается от увиденного Яков Михайлович Поздеев. И рад был бы что-то изменить, да сделать уже ничего не может. Теперь он – памятник. 

 

Запущенный вид городских улиц, варварски погнутые витые ограждения площадок на ведущем к Благовещенскому храму Козьем мостике (Интернет числит его чуть ли не главной достопримечательностью «уездного города»), на которых сиротливо болтаются несколько замочков, вывешенных молодожёнами, горы мусора у ограды Казанской церкви и ровно устланный «твёрдыми бытовыми отходами» берег красивой реки Молога, пивная бутылка  рядом со звездой Вечного огня на Соборной площади... Всё это, действительно, удручает. Разочарованием сменяется ожидание увидеть красивый старинный русский городок. Впечатление такое, что нет дела никому – ни властям, ни самим горожанам – до облика города.

В чём причина? В нехватке средств в городском бюджете? Но на то, чтобы просто прибраться, больших денег и не требуется. И ещё меньше - чтобы вообще не бросать мусор, себе под ноги.

Как тут не вспомнить устюженское купечество и, в частности, одного из самых заметных его представителей Якова Михайловича. Ему, потомственному почётному гражданину Устюжны, купцу первой гильдии, дворянину, известному благотворителю, поставили памятник. Увы, этого, по-видимому, явно недостаточно, чтобы напомнить о традициях рачительного хозяйствования и бережного отношения к тому, что тебя окружает.

Это правда, семья Поздеевых, одна из самых богатых и уважаемых в городе, владела обширными землями в волостях Устюженского уезда и в соседней Тверской губернии. У Поздеевых были заводы, фабрики, мельницы, магазины. Они строили  особняки и усадьбы. Но тратили свои деньги не только на себя. Тот же Яков Поздеев субсидировал строительство городского училища, вносил средства в фонд строящейся гимназии, отдал свои помещения создаваемой начальной школе в Заречье, был попечителем ряда других городских и сельских учебных заведений, оказывал им финансовую поддержку.

А его племянник, Николай Иванович Поздеев, будучи городским головой, решил построить новые торговые ряды для устюженских ярмарок. Однако в казне денег не было. И тогда купец Николай Иванович Поздеев выдал долгосрочную беспроцентную ссуду городскому голове Николаю Ивановичу Поздееву. И очередная ярмарка развернулась уже на новом Каменном торговом ряду.

Что состоятельных людей сподвигало на добрые дела? Признательность горожан? А, может быть, государственные награды? Таковые – для поощрения частных лиц и чиновников именно за благотворительность – были учреждены в Российской империи. Только Яков Поздеев за благотворительную и общественную деятельность получил в награду два ордена – Святого Станислава и Святой Анны третьей степени и пять медалей на лентах разного отличия.

Да и как можно было не проявлять заботу о тех местах, с которыми связана вся жизнь, вся история рода. История, уходящая корнями в далёкую старину, как и появление самого города Устюжна.

Устюг-Железный впервые упоминается в Угличской летописи под 1252 годом. Поселение располагалось на Железном поле, где жители добывали болотную железную руду и ковали для себя всяческий домашний инвентарь  – топоры, лопаты, мотыги, замки, ну, и оружие - мечи, например.   

И известный устюженский купеческий род вышел оттуда, из Устюжны Железнопольской. В Писцовой книге станов и волостей Устюжны Железнопольской за 1628-1630 годы названо дворовое место Микитки Поздеева, крестьянина Симонова монастыря.

Позже потомки основателя рода будут записываться мещанами, становиться купцами, а Яков Михайлович Поздеев получит личное дворянство. 

Благосостояние фамилии стало прирастать благодаря торговле железными изделиями и мануфактурой. В конце XIX – начале XX века торговлю вели не только в своём, Устюженском, уезде, но и в Тихвине, и в Новгороде – столице Новгородской губернии, в состав которой Устюженский уезд входил с 1727 по 1918 годы. Торговые связи поддерживались и с Бежецком и Весьегонском Тверской губернии.

Улица Новгородская здесь есть до сих пор. Правда, улица - окраинная. Так сказать, окраина окраины - потому как Устюжна приткнулась на самом краю своей новой, Вологодской, земли, вблизи новгородской границы.

Новгородская - весёлая: жильцы населили её самодельными лебедями и гигантскими ромашками, выработав их из тех же материалов, которыми усеян берег Мологи. 

Горький изюм 

Может быть, Устюженской районной администрации, располагающейся нынче  в доме семьи Поздеевых, стоит почаще вспоминать о том, что бывшие владельцы и дела свои умели содержать в порядке, и город опекать.

А может быть - о том, что именно здесь, по преданию, в реальности разворачивался сюжет, который пересказал Гоголь в «Ревизоре». А ну как нагрянет какое-нибудь «инкогнито»?..

Хотя - нет... Нагрянет - и что? Вот мы нагрянули, посмотрели, запечатлели. Едва ли устюжане устыдятся. Такое впечатление, что им - уже всё равно.

Как над их поэтом довлело семейное проклятье, так и город, похоже, живёт под воздействием давнего гоголевского слова: «три года скачи, ни до какого государства не доскачешь».

«Выражается сильно российский народ! и если наградит кого словцом, то пойдёт оно ему в род и потомство», - писал Гоголь. И сам он ещё сильнее выражался - словно тавро выжег...

Северо-Запад взялся развивать собственное туристическое кольцо – «Серебряное ожерелье». Перечисляя города, которые в него войдут, вологодский губернатор об Устюжне не вспомнил.

А между тем здесь есть свои «изюминки».

Устюжна могла бы рекламировать себя как город самых длинных переулков. При средней длине местных улиц метров в 800, переулок Терешковой растянулся на полтора километра, а Коммунистический, - аж на два с половиной, пересекая весь город. В самой Москве, что славна  арбатскими переулками, таких  не водится!

Могла бы объявить себя аномальной зоной, в которой всё, что должно стоять вертикально, склоняется как бы в изнеможении. Итальянская Пиза хвалится только одной косой башней, а в Устюжне, на улице Новгородской, есть и накренившаяся дивная водонапорная башня конца XIX века, деревянная, с резьбой, и скошенный крест над Соборной площадью.

А репутация места, откуда «три года скачи»? А тени Хлестакова, Городничего, Тяпкина-Ляпкина, прочих уездных чиновничков бывшей Новгородской губернии - и памятника, к которому непременно «нанесут всякой дряни»? Да они будут пострашнее чёрной ноги, ночами топающей по дому Батюшковых!

Допустим, такая Устюжна не годится для глянцевых открыток. И для интуристов тоже - пусть тешат себя разнообразной «хохломой». Зато это - русская «глубинка», что называется, а натюрель: какова уж она есть сегодня, без изысканных соусов, без прикрас. И, стоя на её выбитых мостовых, можно глубоко задуматься о загадочности народной души.

О том, как получилось, что город, чьи мастера в XVII веке изготовили решётки к воротам Спасской и других башен Московского Кремля, не способен всего-то сохранять в целости все образцы искусства предков, оборонить их не только от коррозии времён, но и от хулиганов.

О том, почему одни вырезают из «твёрдых бытовых отходов» исполинские ромашки для своих палисадников, а другие мечут эти материалы себе под ноги с таким безразличием, будто и ноги - не свои, и берег реки - чужой, и сам город - вражеский.

И о том, почему в покосившемся городе, где местных депутатов придумали называть «земским собранием», нет, по сути, и следа «земства». Не в смысле - «органа власти», а в совсем старом, по Далю знакомом, смысле: единения уездных жителей. 

Если это единение и есть, то - единение в полном равнодушии к происходящему. Когда ни грязь, ни разруха, ни бутылка у Вечного огня уже не смущают и не возмущают. И даже перед собственными детьми не стыдно.

Ух, это была бы самая главная «изюмина» экскурсии русского человека по древнему русскому городу Устюжна! Пусть бы ответил себе на вопрос: что должно было сделать с человеком, чтобы  довести его до такой степени безразличия к отчей земле и к себе самому?

Душевная эта болезнь, болезнь народной души - страшнее батюшковской. У него-то были несчастная любовь, поэтическая впечатлительность, да ещё и злые гены.

Да, горькая  «изюмина» ждёт в Устюжне русских гостей.

Знаете байку про пекаря, который покупателю, возмущённому тараканом в булке, объявил находку подгорелой изюминой и в доказательство разжевал её и проглотил?

Горько, а придётся разжевать и проглотить: сами испекли.

Наталья МЕЛКОВА, Сергей БРУТМАН

Фото авторов

Смотреть большой фоторепортаж

Поделиться: