Город застенчивого привидения. Тарту

27 марта 2016, 15:52 / 0

В бывшем новгородском Юрьеве стоит побывать, чтобы оценить тонкость эстонского юмора.

ЭСТОНСКИЕ города всегда казались мне игрушечными.

Не хочу их обидеть, наоборот. С детства они были мне милее мегаполисов, потому что всеобщей мальчишеской мечте об электрической железной дороге всегда сопутствовало любование кукольными вокзальчиками, избушками и рощицами вдоль блестящих путей, и это обрамление будило фантазию даже больше, чем сами составы, которые метались по кругу без надежды из него вырваться.

 

ЧЕМ МЕНЬШЕ город, тем важнее для него чувство собственной значимости. Реку, которую Ярослав Мудрый знал как Омовжа, Тарту именует Эмайыги. В поисках значения русского названия я безуспешно перерыл этимологические справочники, а вот об Эмайыги известно, что это «мать-река».  Всякая страна нуждается в собственной «реке-матушке», даже если это далеко не Волга. Впрочем, на карте  Эстонии Волга заняла бы чрезмерно много места...

Значимость придаёт малым городам и какая-нибудь особинка. В Эстонии она нужна, следовательно, каждому городку. В Хаапсалу, помнится, не только приезжие, но и местные хаживали посмотреть на Белую Даму - призрак, который и правда появлялся в одном из городских окон. Куда более известный миру Тарту, конечно, не мог удержаться, чтобы не объявить, что тоже располагает собственным муниципальным призраком. И даже, наверное, самым оригинальным. Никто не может точно пересказать его горестную (или весёлую) историю и описать, как это привидение выглядит. Просто потому, что оно так ни разу никому и не привиделось.

Думаю, тартусское привидение и должно было быть таким. Потом объясню - почему.

 

СИМПАТИЯ к Тарту появилась у меня сразу - достаточно было побывать в нём проездом. Не знаю, могло ли приумножиться это чувство, если бы уже тогда маленькому новгородцу  рассказали, что город основан нашим Ярославом Мудрым в 1033 году.  Тарту и без того пришёлся мне по сердцу.

Город на реке Омовже князь нарёк Юрьевым - по своему второму, христианскому имени. Эстонцы, впрочем, ведут историю города от поселения V–VII веков, которое древние эсты называли Тарбату - в честь водившихся в округе могучих tarvas’ов, то бишь зубров. То ли  Ярослав не истребил всех зубров, то ли немецкие меченосцы, спустя два века Юрьев у нас отобравшие, просто уважили волю эстов, но при этих завоевателях он снова стал «Зубровым» - Дерптом. Под этим именем прославился, под ним прожил почти до прошлого века.

Как и большинство таких форпостов, Юрьев обозначал на карте направление походов новгородских дружин. Любили предки хаживать с оружием «на чудь».  Доходили до самой Колывани - нынешнего Таллина: «поиде к Колываню, и повоева всю землю Чюдьскую; а полона приведоша бес числа и злата много взяша».

Сей подвиг гордости во мне как-то не пробуждает. И не только потому, что строить города - лучше, чем их брать. Ещё до Ярослава даже арабы знали город как Quoluwany. Лингвисты полагают, что назван он по финно-угорскому и эстонскому былинному герою Калеву (если кто не читал «Калевипоэг», то уж кондитерскую фабрику советских времён помнит).  Мол, где-то там, под горой, богатырь похоронен. А между тем в русской памяти есть герой, разграбленному нами городу одноименный. Витязя Колывана былины числят среди напарников Ильи Муромца. Вообще похоже, что наши былинные герои с ихними дружили. А вне былин мы дружественную чудь, выходит, того - «повоева» безжалостно? Непроста наша совместная соседская история - ох, как непроста.

 

МОЙ ДЕД и мой отец, между прочим, служили в Эстонии после Великой Отечественной. Следовательно, с эстонской точки зрения, я - «потомок оккупантов». Демонстративное «Не понимаю русский» от продавщицы в магазинчике для меня - не легенда. Это бывало. Правда, при «оккупации». Теперь если кто и не понимает там по-русски, то искренне, без вызова, без желания обидеть: по-английски он тоже часто не понимает. 

В советские годы сидели мы как-то с добрым знакомцем-филологом из Тартусского университета. Наследник новгородского сорвиголовы Буслаева выспрашивал наследника Калева: за что ж мы в такой немилости? Разве эстонцы не встречали Красную Армию с цветами в 40-м году? «Встречали, - отвечал тот, - и родители мои встречали. Им же говорили, что СССР - почти рай земной. Кто ж знал, что потом отправлять будут не в рай, а на Колыму?». «Мы, - говорит, - народ маленький, нам и какую-нибудь тысячу человек потерять страшно».

Я понимал его, потому что... потому что жил в городе, из которого Иван Грозный «свёл» значительную часть населения. Там, куда он этих людей выслал, им вряд ли были рады. В русском языке  появилось слово «сведенцы», и было оно неодобрительным. Им до недавнего бабушки клеймили докучающих  детей. Новгородцам тоже мало нравились сведенцы, которых царь свёл с насиженных мест, чтобы восстановить численность горожан на волховском берегу. Для эстонца я, безусловно, был бы сведенцем - если бы поселился на его земле. Но мы с филологом жили каждый на своей, и поэтому могли мирно беседовать за пивом о филологии и даже о прежних репрессиях.

 

СТАРЕЙШИЙ в Северной Европе  университет был для будущих  филологов  предметом зависти к Тарту. В том числе для меня, выпускника ЛГУ.

Потому что там - был Лотман! Даже если вы не лингвист, не литературо- или культуровед, вы могли знать этого лохматого человека, который вёл для вас по телеку «Беседы о русской культуре» и оставил непревзойдённые комментарии к Пушкину.

Когда количество выпитого пива потихоньку переходило в качество, я пытался бахвалиться перед птенцом Лотманова гнезда: если бы не исторические превратности, оставался бы Тарту - новгородским Юрьевым (а в конце XIX века Российская империя вернула-таки  ему ненадолго имя, данное Ярославом), и университет был бы нашим! Небось и выросла-то здесь цитадель мудрости - да здравствует мистика истории!  - потому, что заложил город князь, прозванный  Мудрым!

На самом деле пиво пьянит не настолько, чтобы я не понимал: нет, не был бы нашим. В лучшем случае получился бы ещё один «имени А.А. Жданова» - с мракобесием, время от времени просыпавшимся, чтобы удушать  вольную мысль... да и всякую вообще. Мы и Лотмана удушили бы. Тарту же, к счастью, служил отдельной витриной советской академической науки, обращённой на запад, а Лотман - лучшим манекеном на этой витрине. Так «Литературная газета» тогдашняя работала витриной свободного слова посреди подцензурной тишины.

Тарту даже позволили оставаться городом по преимуществу университетским, не размыв высокую концентрацию интеллектуалов какой-нибудь тяжёлой промышленностью. Ему дозволили быть  советским Оксфордом. Таким и остался - только теперь эстонским.

Над университетом высится холм Тоомемяги, который Павел I рыцарственно даровал учёным Дерпта. Говорят, это место очень любит призрак-невидимка. Его я не встретил, зато на дорожках, которые петляют, чтобы укрывать под кронами парочки, сидят с пивом и гитарами  хозяева Домской горы - студенты. Производя много шума и смеха, между прочим.

 

ЭТО ТОЛЬКО в русском фольклоре эстонец тих, медлителен, и  шутки доходят до него не скоро. Может быть, это придумали сами эстонцы, чтобы всегда иметь возможность как следует взвесить ответы на любые вопросы. Во всяком случае, Тарту можно считать столицей эстонского юмора. Своеобразного, согласен: полного иронии. 

Одна из местных достопримечательностей - Супилинн. Как, если не Суповым городом, можно было прозвать район, который разрезают улицы Картофельная, Гороховая, Бобовая? Помимо неопознанного призрака, Тарту, по словам его жителей, славится ещё и тем, что время здесь имеет  особый, замедленный ход, спорящий с часовыми стрелками. Во всяком случае, в Суповом городе это заметно сразу: его застройка вроде бы не изменилась с позапрошлого века. И за имя, и за противостояние времени Супилинн назван туристическим журналом «Travel and Leisure» в числе 15 самых странных мест мира. И, кстати, это странное место, божатся в «городе Зуброве», является вторым любимым обиталищем странного призрака.

 

Тарту гордится  писателем  Оскаром Лутсом, лучшей книгой которого была лиричная и очень смешная «Весна». Лутс, прежде чем приступить к студенческому пиву на Тоомемяги, работал здесь аптекарем. И после университета, став литератором, оставался аптекарем. Между этими двумя профессиями можно найти много забавных и даже иронических параллелей.

И установленная возле рынка бронзовая свинья, гордость эстонской поваренной книги, хоть и размечена для скорой разделки мясником, но при этом иронически улыбается: мол, ужо вам, свиноеды...

Шуткой выглядит накренившийся дом на Ратушной площади. Как будто студенты после пива дружно приналегли на стену, чтобы было чем хвалиться перед туристами.

Университет тоже стал объектом шутки, но уже точно рукотворной. Из его окон на прохожих смотрят учёные, прославившие дерптскую науку. Даже те, кто уже покинул этот мир... Этих призраков - знают по именам.

Наконец, тартусский юмор - юмор интеллектуальный. Непосвящённый равнодушно пройдёт мимо изваяния английского классика Оскара Уайльда и эстонского классика Эдуарда Вильде, о чём-то беседующих на скамейке. А ведь это - бронзовая шутка филологов. Писатели никогда не встречались, соль же - в том, что на латинице фамилии их пишутся одинаково: Wilde.

И привидение, которое никому ни разу не привиделось, - сразу и каламбур, и оксюморон, и катахреза  (см. литературоведческие словари). 

В отличие от той же бывшей Колывани, Тарту не тянет бесконечно озирать до стирания подошв о брусчатку. В городе, чьё  время горожане не хотят подгонять под скорости 3G Интернета, хочется  медленно цедить на скамеечке пиво с приятелем, с которым если и поспоришь, то без ожесточения. В конце концов, если никуда не двигаться с места, рано или поздно застенчивое  привидение вынужденно  промелькнёт мимо тебя. Тогда и выяснится, кто это: Ярослав  Мудрый, аптекарь Лутс, Юрий Лотман?.. 

Или твой собственный заблудившийся дух?

Сергей БРУТМАН

Смотреть фоторепортаж

Поделиться: