«Поэтический гений русской провинции»

Столкнуться с Гением вблизи

И осознать свою бескрылость –

И в этом тоже Божья милость!

Прошёл Небесное УЗИ…»

Александр Кириллов

В этом году в Стокгольмском университете был издан сборник статей, посвящённых жизни и творчеству поэта и переводчика Сергея Петрова (1911 - 1988). В нашей стране широкому кругу читателей он практически не известен, в то время как ценители и знатоки поэзии считают его «обломком серебряного века», «незамеченным гением», «великолепным мастером русского слова», «поэтическим гением русской провинции». Этой провинцией был Новгород, в котором Сергей Петров прожил почти четверть века.

Сергей Владимирович Петров родился в 1911 г. в Казани в семье врача. Его отец Владимир Петрович погиб на фронте, когда Сергею было пять лет. После окончания средней школы в 1928 г. с матерью Варварой Арсеньевной и младшим братом Николаем он переехал в Ленинград, где поступил в Ленинградский университет на факультет языкознания и материальной культуры на отделение западноевропейских языков и культур, где в то время преподавали такие известные ученые как М.Н. Азадовский, В.М. Жирмунский, Н.И. Конрад, И.А. Орбели, Б.М. Эйхенбаум. 

Его основной специальностью были германские языки, кроме того, он посещал лекции по санскриту и кельтскому языку, а также семинар по тибетологии. В 1931 г. он досрочно завершил курс обучения и стал преподавать немецкий язык в университете и шведский язык в Высшем военно-морском училище имени М.В. Фрунзе, для курсантов которого подготовил к изданию учебник шведского языка.

В 1933 г. Сергей был арестован по доносу за групповое чтение немецкой поэзии. Он обвинялся в том, что являлся членом руководящего ядра  фашистской организации, вёл контрреволюционную пропагандистскую и вербовочную деятельность и активно участвовал в работе фашистских ячеек. Постановлением Тройки ОГПУ от 14 апреля 1933 г. он был приговорён к заключению в концлагерь сроком на 10 лет с заменой высылкой в Красноярский край. Там он работал заготовителем сельхозпродуктов и счетоводом. После окончания срока ссылки в 1943 г. он переехал в Ачинск, где стал преподавать английский, немецкий и французский языки в педагогическом училище, а также латинский язык и общую гигиену в фельдшерской школе.

Впоследствии, вспоминания о своей сибирской ссылке, Сергей Владимирович  говорил, о том, что эти 17 лет пошли ему на пользу, поскольку он излечился от туберкулеза и приобрел закалку от простуды. А если бы в 1933 г. он не был арестован, то мог бы разделить участь своих однокурсников, которые в 1934 г. совершили учебную поездку в Швецию и по возвращению были расстреляны, или младшего брата, расстрелянного в 1937 г.

В 1951 г. Петров уехал из Сибири, но поскольку его реабилитировали только в 1959 г., в Ленинград он вернуться не мог и стал работать учителем немецкого языка в средней школе на станции Спирово Октябрьской железной дороги. В 1954 г. с женой Еленой Ивановной Будаевой, с которой познакомился в Ачинске, и сыном Азарием он переехал в Новгород, где ему дали жилье и работу в местном пединституте.

О жизни Сергея Владимировича в Новгороде известно очень мало. Его личное дело № 12-380 в архиве пединститута не сохранилось. Биографический справочник «Преподаватели Новгородского государственного педагогического института» сообщает только то, что он работал преподавателем кафедры русского языка и литературы и ассистентом кафедры немецкого языка, а также, что в 1956 г. он сдал кандидатский минимум по специальности «германская филология» в ЛГУ.

По словам ленинградской переводчицы Нины Олеговны Гучинской,  Сергей Владимирович был всеобщим любимцем, шутником и чудаком, человеком живейшего, иронического и даже ернического ума с богатейшим чувством юмора. Он легко мог найти общий язык и темы для разговора и с профессором-лингвистом, и со школьником, и деревенским мужиком. Сибирь дала ему знание языка русской глубинки, а Новгород вошёл исконной Русью.

«Был он человеком не от мира сего, вечным ребёнком, наивно, например, полагавшим, что из Валдайского озера можно пить, – и тут же, зачерпнув воду ладонью, подносил её ко рту, что гриб сам пойдёт к тебе в руки, стоит только похвалить его, что если мучит жажда, то сгодится вода и дистиллированная, что каждая пересохшая канавка или ручеёк должны оказаться речкой Веряжкой. Если в Новгород к нему приезжали гости (а вели они себя безжалостно), он с утра, после бессонной ночи, шёл показывать церковную старину, которую знал досконально».

Нина Олеговна пишет также о том, что Сергей Владимирович дружил с репрессированным искусствоведом и реставратором Николаем Александровичем Чернышевым, который жил в келье Антониева монастыря, и всегда охотно помогал Петрову принимать его ленинградских гостей.

В свою очередь, Сергей Владимирович помогал Чернышеву в реставрации паникадила Софийского собора. Новгородский художник Борис Николаевич Гневашев, общавшийся в то время с Чернышевым, вспоминает о том, как Петров бегло без словаря переводил ему специальную литературу на немецком языке.

В круг его общения входил также его сосед по коммунальной квартире и коллега по пединституту ассистент кафедры русского языка и литературы, бывший военный переводчик Вячеслав Сергеевич Подгорков.

Финская славистка Барбара Лённквист, посетившая Сергея Владимировича в Новгороде в сентябре 1975 г., рассказала в своих воспоминаниях о том, как они три дня бродили по окрестностям, и он со знанием дела рассказывал ей о новгородских церквях, многие из которых он запечатлел в своих стихах. Лучшим из них она считает стихотворение о церкви Прокопия на Ярославовом дворище.

Сергей Владимирович много лет занимался преподавательской работой, но вкуса к ней он, по всей вероятности,  не приобрел. Поэтому после того как в 1964 г. его приняли в Союз писателей, оставил Новгородский пединститут и целиком отдался своему любимому занятию – переводам.

Как переводчик Петров стал печататься с 1958 г., а в 1960 г. стал руководителем  семинара переводчиков при Ленинградском отделении Союза писателей. Проживая в Новгороде, он часто ездил в Ленинград, чтобы пообщаться с мамой и коллегами по цеху. Его очень интересовала поэзия скальдов, привлекавшая его своей языковой стороной – сложной словесной и звуковой игрой и изощрённой формой. Он познакомился с выдающимся специалистом по древнескандинавской литературе Михаилом Ивановичем Стеблин-Каменским, который считал, что скальдическая поэзия непереводима. Но Сергей Владимирович не побоялся вступить с ним в спор и сумел убедить его в том, что поэзию скальдов можно перевести. В 1979 г. «Поэзия скальдов» вышла в его переводах с предисловием М.И. Стеблин-Каменского в серии «Литературные памятники». Это был первый в мире перевод поэзии скальдов размером подлинника. В этой связи исландский славист Хельги Харальдссон сказал, что «когда поэзия скальдов встретилась с Петровым, между ними с первого взгляда возникла любовь». Сергей Владимирович занимался также редактированием переводов скандинавской прозы.

Сергей Владимирович не спешил совсем уезжать из Новгорода, где ему было легче пребывать в состоянии внутренней эмиграции. К тому же он считал, что исконному русскому языку можно выучиться только в глубинке, а  не в интеллигентной среде большого города. 

В 1972 г. в Волхове утонул его сын, после этого его семейная жизнь разладилась, вскоре он развёлся с Еленой Ивановной, стал реже бывать в Новгороде. Окончательно он перебрался в Ленинград в 1977 г. после того как женился на преподавателе Политехнического института Александре Александровне Безносовой. В Ленинграде он общался с литераторами и переводчиками К.С. Афанасьевым, А. А. Энгельке, Б.В, Томашевским и др. В целом же в литературных кругах он был чужим, поскольку не вписывался ни в советскую школу переводов, ни в литературную среду, как  официальную, так и  диссидентскую.

Как отметил его младший ленинградский коллега Виктор Топоров, коллеги переводчики его не любили, поскольку он был слишком талантлив, чересчур хорошо – прежде всего, в языковом плане – образован и  «непозволительно сильно любил поэзию».

По словам его вдовы Александры Александровны, Сергей Владимирович «жил своей жизнью, в которой большевики и Советская власть занимали ничтожно малое место». Уйдя во внутреннюю эмиграцию, он ничего не просил у власти и хотел от нее только того, чтобы она его не замечала. Он жил по-спартански, из материальных благ ценил только книги. Соседям по площадке запомнилась его богатейшая библиотека с множеством дореволюционных изданий. Его любимыми поэтами были Рильке, Мандельштам и Цветаева. Из русских классиков он отдавал предпочтение Достоевскому. Можно сказать, что средой его обитания, его Вселенной был язык. В нём он был абсолютно свободным человеком.

Е. Евтушенко считал, что «Сергей Петров своей жизнью доказал непобедимость свободного человеческого духа при любой, даже самой жестокой несвободе. Он был настолько свободен внутренне, что не счёл нужным политически полемизировать с теми, кто швырнул стольких талантливейших русских людей за колючую проволоку во время беспримерного антинародного самогеноцида. Он игнорировал палачей – и это было не жестом отчуждения, а формой презрения, и отмщением служила собственная тайная свобода, воспетая ещё Пушкиным».

Сергей Владимирович был великолепным мастером русского слова. По мнению В.П. Беркова, «мало кто в такой степени владел всем богатейшим арсеналом русской речи». Русский язык он знал во всех его проявлениях с древнейших времён до современного лагерного языка. Он мог писать уставом и полууставом и даже глаголицей, а также готическим шрифтом.

При этом он был уникальным лингвистом, полиглотом, владевшим двенадцатью языками. Он писал стихи на шведском языке, переводил с немецкого, английского, французского, испанского, норвежского, шведского, датского, исландского, польского и литовского. Перевод был для него не столько источником заработка, сколько средством приобщения к мировой культуре.

А ещё Сергей Петров писал стихи, но не прилагал никаких усилий по их продвижению в печать: считал, что его дело писать, а остальное его не касается. По словам Тины Гай, «он не стремился ни к известности, ни к тому, чтобы его стихи были непременно напечатаны: это стоило бы ему массу времени, сил и нервов, которые не хотелось тратить на суету. Не стремился он и к тому, чтобы у него непременно появились последователи и ученики».

Поэтому при жизни у него были всего три оставшихся практически незамеченными журнальные публикации в «Таллинне»,  «Литературной Грузии» и «Новом мире». Известность пришла к нему посмертно, после того как были напечатаны его переводы Рильке, Бельмана, Бернса, а Евгений Евтушенко опубликовал его стихи в своей антологии русской поэзии «Строфы века».

Когда ученик Сергея Владимировича московский поэт и переводчик Евгений Витковский предложил ему для публикации четыре стихотворения Петрова, Евтушенко «был поражён на редкость рассвобождённым, сочным, гибким, звонко переливчатым языком неведомого автора».

Усилиями его вдовы  Александры Петровой и Евгения Витковского в 2008 и 2011 гг. в московском издательстве «Водолей» вышло трёхтомное собрание стихотворений Сергея Петрова общим объёмом около 2000 страниц.

В связи с выходом двух первых томов Евтушенко писал: «Два тома Сергея Петрова – это торжество профессионализма, это две крепости, выстроенные из прочнейшего, звонкого русского слова. Сам Сергей Петров, его вдова Александра Александровна, спасшая эти стихи, и Евгений Витковский сделали прекрасный подарок России».

В нашем городе Сергей Владимирович жил в доме № 66 по улице Московской (с 1964 г. – улица Ленина). Хотелось бы надеяться на то, что когда-нибудь на нём будет установлена мемориальная доска с его именем.

Геннадий КОВАЛЕНКО

Фото в заголовке: С.В. ПОДГОРКОВ

ИЗ НОВГОРОДСКИХ СТИХОВ СЕРГЕЯ ПЕТРОВА

* * *

Присели кроткие церквушки,

как бы озябшие зверюшки.

Но мнится: только их спугни,

как в россыпь ринутся они,

покажут крохотный, с вершок,

невинный хвостика пушок,

Господни робкие зайчатки.

И в русских искренних снегах,

как бы в неписанных веках,

их лапок вижу отпечатки.

1955

СПАС-ПРЕОБРАЖЕНИЕ

Я полюбил тебя за то, что ты нежна,

и вовсе не беда, что только штукатурка

тебе взамен белил, о тихая княжна,

боярышня моя, покорная Снегурка.

Что делать мне с моей любовью неучёной?

Но видеть нежную фигурку не могу

иначе, нежели игрушкой на лугу,

обидной девочкой, Снегурочкой точёной.

Ты до крутых бровей легко набелена,

и у тебя лицо небесной недотроги,

и вот весёлая лужайки пелена

весенним ковриком бежит тебе под ноги.

Дружок! И высоко ж ты вскинула кокошник,

глядясь, как в зеркало, в простор полунагой.

И, не желая жить земнее и роскошней,

ковёр нескошенный не трогаешь ногой.

И чудится тебе: весна ушла далече,

а вече молодцев ещё гудит в Кремле,

и своенравные ты вздёргиваешь плечи

воздушной неженки, спустившейся к земле.

1955

ИОАНН БОГОСЛОВ НА ВИТКЕ

Зелёный язычок от полуостровка,

поодаль робкие молельщицы-берёзки,

и храмик крохотный приподнят, как рука,

у воздуха и вод на чистом перекрёстке.

Не куколь высится, а кроткий куполок —

то скитник молодой в хитоне полотняном

забрёл неведомо зачем на островок

и проповедует и водам и полянам.

Он, на Господень мир руки не возлагая,

природы скудные благословит труды,

и вечной кажется та проповедь благая

весенней муравы, и солнца, и воды.

1956

ЦЕРКОВЬ ПРОКОПИЯ

Кто тебя, игрушку, уволок

из немого каменного рая?

Не Господь ли, в шахматы играя,

взял тебя за смирный куполок

и приподнял, чтобы сделать ход,

и, в игре не нарушая правил,

лишь сегодня, поразмыслив с год,

осторожно на землю поставил?

1957