ПО ДУШАМ. Дмитрий Журавлёв: «Я просто такой человек неугомонный»

Ушёл из жизни народный художник России Дмитрий Власович Журавлёв. Ему было 85 лет. Самый крупный, самый видный из новгородских живописцев, один из ведущих мастеров российского изобразительного искусства.

Его имя широко известно не только в Великом Новгороде, но и в стране, и за рубежом. Он был первым профессиональным художником-живописцем в Новгороде, куда приехал молодым специалистом в 1959 году после окончания с золотой медалью Ленинградского института живописи, скульптуры и архитектуры имени И.Е. Репина при Российской академии художеств (мастерская профессора И.А. Серебряного), и с тех пор жил и работал в Новгороде. За три первых года жизни здесь он не только создал значительные произведения живописи, но и собрал вокруг себя художников, реставраторов, архитекторов. И в 1962 году по его инициативе в Новгороде было создано отделение Союза художников России. Он стал первым его председателем и в течение 15 лет - бессменным его руководителем. С 1980 года почти 30 лет был председателем выставкома зональной выставки «Советский Север» (теперь - региональная выставка «Российский Север»). Участник всех областных художественных выставок в Великом Новгороде, всех региональных выставок в городах Северо-Запада России, а также республиканских и всесоюзных. Его персональные выставки проходили в Москве, Вологде, Сыктывкаре, Кирове, Великом Новгороде и других городах России. Его живопись была представлена в более чем в 15 странах мира, в том числе в Великобритании, Норвегии, Финляндии, других странах. Произведения Д.В. Журавлёва хранятся в музеях и галереях Великого Новгорода и городов Северо-Запада России, в Москве и республиканских музеях Коми и Карелии, в частных коллекциях в стране и за рубежом, украшают интерьеры многих российских представительств в странах Европейского Союза. За успехи в создании значительных произведений живописи и в развитии российского изобразительного искусства в 1981 году ему присвоено звание «Заслуженный художник России», в тот же год награжден Серебряной медалью Академии художеств СССР, в 1986 году – орденом «Знак Почёта», в 2001 году ему было присвоено звание «Народный художник Российской Федерации», в 2000 году – он был удостоен Серебряной медали Российской академии художеств, в 2004 году - Золотой медали «Достойному» Российской академии художеств, в 2008 - Золотой медали СХ России имени Александра Иванова «За выдающийся вклад в изобразительное искусство России».

Вклад Д.В. Журавлёва в развитие российского изобразительного искусства трудно переоценить. Им созданы сотни произведений живописи, наполненных огромной любовью к России, Великому Новгороду, которому он посвятил 60 лет своей творческой жизни, к российскому народу - крестьянам и рыбакам, сталеварам и реставраторам - ко всем, чей труд и мастерство не переставали его восхищать и радовать. Может быть, поэтому его живопись, такая яркая и оптимистичная, находит отклик не только в сердцах россиян, но и людей разных стран и континентов, хотя на самом деле - очень русская, пропитанная высокой национальной культурой и историей российского государства, ведь ещё с военного голодного детства, с блокады Ленинграда, он осознал роль России в мире, стойкость и солидарность русского народа в самые трудные для Отечества годы и отразил эту народную мощь в своем масштабном творчестве.

 

Сегодня я хочу представить вам моё последнее интервью с художником в его мастерской на Санкт-Петербургской, где он и в 80 с лишним лет продолжал работать.

- Дмитрий Власович, многое в художественной жизни Великого Новгороде началось с вас. Вы - родоначальник профессионального Союза художников в Новгороде и вообще первый новгородский профессиональный живописец, приехавший сюда жить и работать, объединивший вокруг себя архитекторов-реставраторов, художников театра, мастеров по росписи фарфора, позже и выпускников художественных вузов Санкт-Петербурга (тогда Ленинграда) и Москвы, других городов России. Творческий Союз художников и сейчас успешно работает в Великом Новгороде. Путь пройден большой. Вы так много успели сделать. Вашей работоспособности и трудолюбию мог позавидовать любой. Ваши полотна успешно экспонировались на выставках самого высокого уровня. И, казалось, всё вам дается легко и просто.

- Это только так казалось. На самом деле пришлось не только много работать, но всю жизнь искать свой путь в искусстве, что-то находить, отступать, то уходить с головой в реализм, то пробовать себя в декоративном и авангардном направлении живописи, а через много лет снова возвращаться к самому себе…

- Возвращение к самому себе было не случайным. Ведь вы очень смело в молодости вошли в живопись… И получили за это очень резкую критику выставкомов, которые отказывались экспонировать ваши холсты, ссылаясь на уход от соцреализма. И только спустя лет сорок те ваши работы были высоко оценены теми же критиками… Так что был смысл снова «переболеть» тем, что тогда вас увлекало. Выходит, вы просто намного опередили своё время и поэтому были тогда не поняты. И теперь на выставках мы можем видеть и те первые работы, и то, как они были осмыслены в возрасте зрелом. И я как зритель вижу, что вы, собственно, и не уходили от себя самого никогда. Просто перестали какое-то время выставлять то, что раздражало критиков. Главное, что вы не отказались от тех работ и их сохранили.

- Наверное, чувствовал, что я вместе с ними доживу до лучших времён, когда меня поймут. И дожил…

- А какую роль в вашем творчестве сыграл Новгород?

- Самую, пожалуй, важную. Ведь я впервые приехал в Новгород в 1955 году ещё студентом второго курса Академии художеств. Меня пригласили участвовать в археологических раскопках под руководством А.В. Арциховского. И это была, пожалуй, судьба. Два месяца я здесь был на раскопках, а уехав, довольно твёрдо решил, что вернусь сюда обязательно. Хотя бы просто посмотреть, подумать, так на меня подействовал Новгород.

Но жизнь не сразу привела меня сюда, а сначала показала мне Восток. Когда я успешно закончил Академию, мне дали творческую командировку в Таджикистан (тогда Академия делала для студентов такие творческие поездки, жаль, что теперь их нет). Я жил там два с половиной месяца, написал очень много этюдов. Что-то хорошее в том, что я делал, было, и людям нравилось. Все эти этюды разошлись по разным местам, многие хранятся в семьях, что я особенно ценю, потому что всю жизнь я думал и думаю, что работаю для людей. И это греет душу.

Когда моя творческая командировка в Среднюю Азию по путевке Академии художеств закончилась, я приехал в Новгород. Это было в 59 году. Пока хотел только посмотреть, подумать, поработать. Тем более после экспедиции Арциховского мне показалось совершенно необходимым здесь быть. Так бывает, чувствуешь какое-то подсознательное решение обязательно снова хоть раз ещё побывать, всё узнать, запомнить. А меня после новой встречи с Новгородом вдруг безумно увлекла перспектива написать памятники древнерусского зодчества, я в них просто влюбился. А тут ещё посчастливилось познакомиться с замечательным человеком, архитектором-реставратором Григорием Михайловичем Штендером, с которым мы сдружились. Он водил меня по всем древним памятникам архитектуры и обо всём так интересно рассказывал... И все это сложилось у меня в какие-то интересные образы, которые волновали душу постоянно. Я очень много тогда рисовал. К счастью, сохранилось много рисунков того времени.

Проработав так, наверное, десять лет, до 72-го, я вдруг понял, что мне нужно как-то измениться. Изменить тот стиль, а я был реалист, приверженец прекрасной русской живописной школы, я и сейчас таким остаюсь, хотя меня могут считать как-то по-другому, но это не важно, что они думают, важно, что я ощущаю, когда работаю и какому богу молюсь. Никто этого не знает, почему вдруг художник меняется, это очень интимная сторона дела. В общем, я изменился. Как тогда сказали, я стал левым художником. И, как ни странно, спустя уже многие годы, лет 40 прошло, работы того периода сейчас имеют колоссальный успех у публики. Люди приходят ко мне, покупают. Жалко отдавать, но они в хорошие руки попадают, в руки тех, кто эти работы чувствует. Знаете, я считаю, что те, кто покупает и приносит картины домой, каким-то странным образом связаны с ними и, соответственно, связаны становятся со мной, наверное, духовным, что ли, родством. Конечно, всегда жалко отдавать, недаром многие художники не могут расставаться со своими работами, но я всё равно отдаю, хотя сейчас это почти даром делается.

Так вот о тех «левых» работах. Там есть чудные работы. Тогда я этого, как ни странно, не понимал. А ведь это же целая эпоха, образ эпохи определённой, которая больше никогда не повторится. Она ушла, и её больше не вернёшь. Вот это-то и обидно. Часть этих работ побывала на выставках в Норвегии, Англии… А «левым» меня стали считать где-то с года 65-го и вот по 80-е годы. Я всё время себя искал, то возвращался к такому жёсткому совершенно реализму, почему-то хотелось вот так сделать, то вдруг опять начинал быть «левым», такая вот у меня качель судьбы, что ли, происходила.

- А «левым»-то быть тяжело у нас в стране. По крайней мере, в то время было. Как вы себя чувствовали?

- Всё очень просто: я не показывал эти работы. Писал, а на выставках этих работ не показывал. В экспозициях – только реализм. Я ведь, сейчас вспоминаю те годы, был чуть ли не единственным профессионалом по живописи в Новгороде. Потом уже Юрий Ерышев приехал, прекрасный художник, потом - Александр Варенцов, Евгений Сущеня, несколько других живописцев. Да и Григорий Михайлович Штендер имел прекрасную школу, Семён Иванович Пустовойтов вырос в великолепного мастера акварели, так что Союз собрался тогда из таких вот подвижников. Мы ведь в 60-70-е годы приезжали сюда после вузов по зову сердца, не за заработками, потому что их тогда здесь не было. Союз только начинал жить, а художественного Фонда с заказами - нашей будущей материальной базы - тогда ещё в Новгороде не было. Разве что музей иногда покупал. Много не платили, но главное - собрали большую коллекцию, в том числе и моих работ. И это прекрасно, потому что сохранилось большое количество работ, которые можно всегда показать. Вот недавно состоялись две моих персональных выставки - в Новгороде и в Москве. И всё это из фондов музея было взято. Подвижничество наше тогдашнее сыграло большую роль в создании в Новгороде атмосферы творческой, которая и до сих пор сохраняется, хотя многих художников уже нет с нами.

- Вы говорите, что тогда влюбились в памятники древнерусского зодчества Новгорода. Может быть, ещё и потому, что жили в самом его сердце - прямо в кремле?

- Да. Полтора года мы жили в кремле в живописной мастерской театра. Часто на выставках показывают мою «Сирень». Это в ту пору как раз было написано. Нам тогда дали с художником Владимиром Рябовым помещения в Златоустовской башне. И мы там работали до 67-го года, когда удалось всё-таки построить первые художественные мастерские в Новгороде на улице Кооперативной. Кстати, каждые десять лет тогда выходили постановления правительства, чтобы в городах строили мастерские для художников. Вот бы сейчас выходили такие постановления! Конечно, всё это помогало жить и работать художникам. Партия коммунистическая тогда очень много денег тратила на пропаганду своих идей. В эту линию попали и художники, иногда закупки какие-то произведений были, мастерские строили. Правда, считалось, что осуществлялся жёсткий контроль за творцами. А я вот всегда говорил, что у нас этого жёсткого контроля в Новгороде не было. И художники занимались своим делом. И работать, и жить было интересно. И что ещё хорошо - приходилось очень много ездить по стране. Я в ту пору объездил всю Новгородскую, Тверскую области и весь русский Север. А как объединили художников вот эти наши зональные выставки «Советский Север»! Сейчас уже 11-я прошла («Российский Север» теперь называется). Все наши художники в этих выставках в разные годы участвовали. Феноменальное изобретение эти художественные региональные выставки, потому что они сроднили художников шести областей и двух республик Севера. А прежде, чем выставлять свои работы на ней, художники много ездили и много писали и пейзажей, и картин о Севере, о людях, о крупных комбинатах, о северных своеобразных деревнях. Так, я целые серии сделал и акварелей, и живописи на Череповецком металлургическом комбинате, рассказывая об этих могучих людях, укрощающих огонь и металл. На таких выставках мы знакомились, учились друг у друга. И потом дружили и встречались, вместе бывали на пленэрах. Это было замечательно.

Хорошо, что сейчас снова появились знаменитые пленэры. И есть большие достижения в этом у многих художников. Они выросли заметно в этих творческих выездах, стали мастерами. Только надо не останавливаться на этом уровне.

Для художника важно не заснуть, что ли, творчески. Хуже всего, когда что-то начнёт повторяться. Это для творчества гибельно. Может, я просто такой человек неугомонный, всё время ищу, постоянно, экспериментирую. И всё это подкреплено, конечно, огромным материалом, который я за всю жизнь творческую смог собрать. Всё это помогло мне в создании моих картин, настоящих картин, не просто пейзажей, портретов, натюрмортов, а именно картин. Картин - как больших сочинений, каких-то итогов размышлений о жизни, о творчестве, о самом себе. Я даже не думал, что так много успел сделать. А, оказывается, сделал. Они теперь хранятся в разных музеях, иногда выставляются очень хорошо.

Мне хотелось бы, чтобы художники задумались над чем-то более серьёзным, чем этюды - над картиной. Конечно, это чисто профессиональный спор. Те же пейзажные картины можно писать, натюрмортные картины. Я вот всю жизнь пишу картину-натюрморт. Самих натюрмортов не пишу. Пишу только картины-натюрморты.

- Действительно, другие поколения, другие художники и другие зрители… Ведь вы в начале 70-х годов были в своём творчестве настолько прогрессивны, что только сейчас, спустя почти сорок лет, оценили те ваши работы. И многие интересуются именно этой вашей полосой жизни. Как вы нашли тогда для себя стиль живописи, который сейчас очень актуален?

- Правильный вопрос - как я дошёл до жизни такой. Но я почти не могу на него ответить. Понимаете, какая-то внутри сидит пружина, которая то сжимается, то распрямляется. Может, это моё счастье творческое, потому что работаю-работаю - и вдруг понимаю, что дальше в таком стиле уже работать не буду, что надо что-то менять. Это получается у меня как-то само собой. То есть я не думаю о том, как это нужно делать, а просто нахожу, иногда чисто случайно, какие-то свои эскизы. И они вдруг меняют направление моих мыслей. Всё дело, пожалуй, в эскизах, вот в этих зарисовках, которых у меня тысячи. Иногда листаю их, и какой-то маленький листочек останавливает, и понимаешь, что это не просто эскиз, в нём мысль есть. И я понимаю, что только так можно делать, а не как-то иначе, не так, как я делал до сих пор. И начинаются поиски другого языка, другого какого-то стремления к образу. Если идёт именно так, то получается хорошо. Но иногда - провалы. Такие жуткие бывают… Это каждый художник, наверное, пережил.

- Вы когда-то мне рассказывали, что на вас большое впечатление произвели произведения П.П. Кончаловского, написанные им в Новгороде. Повлияли ли и другие художники на ваше творчество?

- Бесспорно повлияли. Я ведь был таким академическим «пятёрошником» в Академии. И вдруг в ней в 57-м году открыли огромную выставку произведений ушедшего из жизни П.П. Кончаловского. Я был потрясён. Я три дня ходил по этим залам и настолько заболел ими, что мой диплом был совершенно не похож на то, чем я занимался до этого. Даже мой руководитель Иосиф Александрович Серебряный говорил мне: «Дима, надо бы вам поспокойнее…». А я в живописи совершенно взрывной был и неспокойный.

-Так вот в чём ваш секрет! Всё дело в темпераменте!

- Возможно. Но насчёт поспокойней он, конечно, правильно говорил, имея ввиду академическую живопись, которой я тогда занимался. Я даже хотел поступить в аспирантуру и никуда из Ленинграда не ехать. Меня тогда пугала жизнь за пределами Академии. А привёл меня в чувство Андрей Андреевич Мыльников, такой замечательный ленинградский художник, он руководил экзаменом в аспирантуру и поставил мне (!) двойку по композиции. Я привык быть отличником, вышел растерянный и к нему, а он мне и говорит: «Слушай, Дима, у тебя свой путь. Не путайся ты под ногами у нас…».

- Вот он и определил всё. И буйство ваше, и чтобы «потише» и «поглуше»… А ведь ничего этого вам не надо было, не надо было внутри себя «усмирять». Вот о ярости вашей живописной, о яркости вашей я и хотела спросить. Откуда вы берёте такое «буйство красок», такое вот цветное всё?

- Я всегда в буклетах пишу о себе сам. И вот в одном из буклетов лет 20 назад я говорил о том, что моё творчество держится как бы на трёх китах или слонах: это, во-первых, русская реалистическая школа, второе - великолепное новое европейское искусство, включавшее в себя такие имена, как Пикассо, Матисс, Ван Гог…, в общем, вся французская школа импрессионизма и постимпрессионизма. Это мои любимые художники, столь же любимые, как и русское искусство, которое я так же люблю - и Сурикова, и Репина, и многих наших великолепных реалистов.

И третье - это, конечно, особый случай, может, я когда-нибудь осознаю, почему это случилось, но я открыл для себя свою русскую икону. Я считаю, что каждый человек, который обращается к искусству иконы, должен её для себя открыть. А они, иконы, все разные. И каждый человек по-своему открывает Икону. И если ему это удалось, он становится счастливым человеком. Но это очень трудно сделать. Для этого нужна большая духовная работа. Надо об этом много думать, размышлять, не спать, много читать и одновременно много писать. Вот поэтому во многих моих периодах, которые я прошёл, у меня были такие живописные работы, которые напоминают икону по стилю, оставаясь тем не менее живописными холстами. Более того, в конце жизни, в последнее десятилетие, я почувствовал в себе что-то другое, большое, я даже картины стал такие писать. Вот «Сотворение храма» и «Оплакивание», которые были на выставках в Вятке (Кирове) и в Москве в галерее «Альбатрос», - там я уже полностью отдал себя во власть моих исканий в области живописи - яркой, мощной, как вы говорите, которая заставляет, по крайней мере меня, волноваться. Жить меня заставляет. Мне говорили, что моя живопись и на других тоже действует очень сильно. Потому что всегда с каким-то восторгом эти работы принимают. Потом всё это, все эмоции становятся тише, спокойнее, но что-то мощное в тебе остаётся. И это очень хорошо.

- Элементы кубизма выдают в ваших холстах неуёмный темперамент. Например, в картинах «Овцу стригут», «В деревне доят коров», в натюрморте «Медный чайник»…

- Зрителю виднее. Вот эта работа – «Идут дожди в деревне» - интересно получилась. Кстати, это не первый вариант. Первый я построил на коллаже еще в 71-м году. Я привёз из поездки много зарисовок. Мне так понравилось тогда, что в них можно изменить горизонт. Дома у меня там в разных горизонтах стоят. Это было такое моё открытие. Я понимал, что меня будут ругать, мне скажут: «Так не бывает». А я и сам знал, что так не бывает. Но я так скомпоновал. Конечно, это и до меня открыли, но тут было моё личное открытие.

Вообще, все художники работают по-разному. Это и интересно. У меня вот есть своя особенность. Я никогда не видел, чтобы художники так делали, но я так делал: брал альбом и много рисовал. Причём никогда не писал этюдов, когда ездил последнее десятилетие в творческие поездки. Всего один этюд можно написать в день. Или два. Но при этом больше ничего не увидишь. А мне нужно было много материалов. Я должен был перед большой работой над картиной просто, извините за выражение, «объесться» этим материалом, и я жадно делал рисунки, быстро, карандашом. Причём, не думая совершенно. Просто нравился кусок - я его рисовал. За день успевал делать до двадцати набросочных рисунков. А потом начиналось самое страшное и самое главное - я приходил домой и в этот же вечер, и в течение нескольких других вечеров рисовал их снова, пером. Рисовал - фантазировал. Вот это и была одна из фантазий - «Дождливый день в деревне»…

- Дмитрий Власович, часто картины у вас похожи одновременно и на ковровую композицию, и на фреску, и, может быть, на коллаж или даже витраж… Декоративное начало вас увлекает?

- Да, согласен, потому что, смотрите, какая фактура сочная получается. Это такая моя особенность. Я так скомпоновал крепко, здесь как раз очень здорово получилось. Только такая декоративность одновременно должна быть с жёсткостью, с жёсткой такой, даже слишком жёсткой, академической школой. Но декоративность прежде всего. На основе той, академической школы. У меня это так.

- А Новгород помог вам в искании своей Иконы?

• - Тоже интересный вопрос. Хорошо, что вы спросили. Новгород, несомненно, повлиял на меня своими иконами, фресками Феофана Грека, памятниками древнерусского зодчества… Иначе бы я не приехал сюда и не остался бы здесь на всю жизнь. Но я, ещё учась в художественной школе при Академии художеств (в ней я проучился шесть лет до поступления в Академию), интересовался церковной архитектурой в Ленинграде и на одну из стипендий купил себе из Третьяковской галереи какой-то подбор репродукций, где были репродукции икон Андрея Рублёва. Репродукции, конечно, были тогда плохого качества, и тем не менее я без конца смотрел и смотрел на них и думал, почему Рублёв делал именно так, а меня учат делать вот этак. Ну, поговорил сам с собой об этом и продолжал учиться в том же академическом стиле, в котором нас и учили. Но мысль эта меня мучила. Иконы не выставлялись в те годы в Русском музее, как, впрочем, и К.С. Петров-Водкин. Но нам повезло, нашей художественной школе разрешали в запасники ходить и смотреть. Как раз в это время там появилось большое количество работ Петрова-Водкина. И я, как увидел его работы, как-то сразу понял какую-то связь, понял, как на него влиял этот иконописный стиль. Хороший, отработанный великолепный иконописный стиль. И я тогда подумал, что я, наверное, тоже мог так бы делать. Но потом забыл об этом. Причём на многие годы. А когда в Новгород приехал - вспомнил. Опять же великая хвала Григорию Михайловичу Штендеру за то, что он везде меня с собой водил по памятникам, влюблённый в древнерусскую архитектуру, в иконы, и оставил во мне многие знания. Тогда ведь книг об этом даже не было, первые о новгородских иконах появились уже в 70-е годы. Штендер был для меня тогда и учёным, и книгой, и учителем, и путеводителем… Я рад, что мы были друзьями по искусству.

  А в 70-е годы начались эти творческие поездки по Северу. Я вологодские все музеи изучил, архангельские, петрозаводские, псковские… Единственно, в Кирове не оказалось в музее почему-то иконописи. Рассказывали, что до революции на высоком холме в центре города по дуге стояли пять великолепных храмов, а в них удивительные фрески и иконы… Взорвали потом всю эту красоту, вот почему и в музее даже ничего нет. А на горе той поставили безликие пятиэтажки. Так до сих пор и стоят…

  Вот так я везде изучал иконопись и подбирался к мысли о СВОЕЙ иконе. «Заступница. Спаси и сохрани» - это, пожалуй, вершина моих поисков своей иконы.

  В этих поисках у меня был такой случай. В журнале «Наше наследие» была напечатана маленькая цветная фотография старинной иконы и статья о ней. И было написано, что она утрачена. Что сохранилась только вот эта фотография. И я загорелся её написать. Купил большую лупу, долго разглядывал фото иконы, рисовал. Она была на красном фоне. Меня это поразило. Я так и написал. Это, конечно, не икона - я её на холсте писал. Это - живопись. Но всё остальное - как на той иконе. Целый месяц я с ней боролся. И вот, смотрите, что у меня получилось…

 

- Дмитрий Власович, вот с таким огромным багажом знаний у вас в 90-е годы начался серьёзный период работы над жанровыми картинами на новую для вас религиозную тему. Но вы, осмысливая всё, в том числе историю и религию, создавали картины глубоко философские, будто ища (вы назвали это поиском своей иконы) защиту не только для своей семьи, для своего творчества, но и для всей России. Недаром одним из первых таких образов стала ваша «Заступница». И такое ощущение, что вы, и правда, её, защитницу-заступницу, нашли. Потому что и сами, вернувшись к своим первоначальным исканиям в живописи, стали работать ещё более смело и раскованно, свободно. И ещё ярче становился на холстах мощный колорит.

- Цвет моих работ – это и есть моя живопись. Пожалуй, это - колористические данные, которые мне даны от природы, но я их попытался, что ли, усовершенствовать. Плохо звучит, но это так. Колористические данные, они или есть, или их нет. Но надо работать, без труда ничего не получается. Я 15 лет преподавал в нашем университете. И всё время студентам говорил, что надо много работать, работать всегда и везде, носить с собой альбомчики, блокноты и писать этюды, маленькие. Большие тоже можно, но в маленьких зарисовках обнаруживается мысль, а большие, по-моему, - уже законченные работы и не имеют дальнейшего развития. Маленькие же этюды всегда связаны с какими-то впечатлениями, находками, интересными наблюдениями. Смотришь на них спустя много лет и хочется работать. Я, когда начинаю «копать» эти свои этюды, зарисовки, всегда нахожу что-то интересное для себя. Это мои творческие раскопки. А начинаю писать, поставлю холст, и мне обязательно нужен жёсткий рисунок. Я очень люблю жёсткий рисунок, когда компоную на белом холсте. Всё прорисовав очень жёстко, я начинаю потом останавливаться и думать - что дальше делать. И тут этот момент чрезвычайно любопытный. Положишь первые мазки, ещё, ещё и ещё… Больше, больше, больше… Почему-то кладёшь это, это и это. И совершенно не понятно, почему. Я ведь эскизов таких не делаю. Я боюсь их делать, потому что они потом начинают мне мешать. Был такой грех однажды. Я начинал писать картину большую, а она идёт, но как-то не так. Я берусь за акварель и начинаю делать эту же тему в акварели. И там открытия для меня получаются: нашёл то, что в живописи даже в голову бы не пришло. Перехожу на большую картину, продолжаю… Потом - снова за акварель. Такое вот челночное творчество много раз меня выручало и очень много мне дало. Хотя это в общем-то довольно опасная штука. Но это чисто моё. Никому не советую так поступать. Если не нравится - не надо.

- У вас была могучая серия, созданная на Череповецком металлургическом комбинате. Красочная, огненная. Но там вы и работали рядом с огнём. А откуда столько огня в вашей деревенской осени? Где вы берёте столько солнца, чтобы выплеснуть всё на ваши холсты? Это прямо чудо какое-то.

- Меня всё время об этом на выставках спрашивают. Но я даже не знаю, что ответить. Я думаю, что надо маму, родителей благодарить за это. За темперамент, за чувство цвета. Это - гены, это от природы. Наследственное что-то. Но его обязательно надо самому упорно развивать…

- А что вы вообще хотите сказать людям?

- Мои работы говорят за меня. И я рад, что каждый находит в них что-то своё, возможно даже то, о чём я и не думал. Вообще я с людьми очень люблю разговаривать, особенно на выставках, на темы искусства. Мне интересно, когда меня приглашают на встречу со зрителями. Видеть, как они смотрят твои работы, что-то спрашивают тебя, как они слушают, впитывают те мысли, которыми ты делишься с ними, - это здорово. Без преувеличения. Их любознательность, интерес к твоему творчеству, искренность всегда радуют. Вот тогда-то хочется работать и работать. И жить.

Татьяна ЗОЗУЛЕНКО

Фото автора