«Мне нравится слово «защитник»

Что юрист Константин Маркин понял о российском правосудии за 10 лет в адвокатуре.

В 2021 году в России бушует «правоохранительно-судебная эпидемия». После зимних и весенних протестов многих участников задерживают, штрафуют, сажают на сутки. Некоторых суды приговаривают к уголовным срокам. Причины -  мирно высказанное несогласие.

На этом фоне в обществе растёт роль правозащиты. Юридические, адвокатские объединения оказывают помощь задержанным, провозглашая: «Никто не должен оставаться один на один с системой». Иногда они доводят дела незаконно осуждённых до Европейского суда по правам человека. Один из самых известных правозащитных адвокатов в Великом Новгороде - Константин МАРКИН. К статусу защитника он пришёл после нескольких лет службы в ГРУ. В 2021 году Маркин отмечает 10 лет в адвокатуре. Это - тоже повод поговорить с ним про «протестные суды», состояние современной адвокатуры, влияние решений ЕСПЧ на правовое поле России.

 

- Какое достижение за 10 лет практики можете назвать главным?

- Сложно сказать. Ведь каждое дело интересно по-своему – даже то, в котором, на первый взгляд, нет ничего необычного. Всё как всегда, каждая сторона пытается доказать, что она права. Но я в любом деле нахожу свои «изюминки» - просто где-то их больше, где-то меньше, но они есть всегда. Для меня, наверное, то дело, которым занимаюсь,  и есть главное.

Но всё-таки самым важным могу назвать  дело, с которого, по сути, всё для меня и началось – сначала в судах России, а потом и в ЕСПЧ. Жалоба «Константин Маркин против России» от 2006 г. (дело начинал ещё военнослужащим, а заканчивал уже адвокатом). Скандал был громкий, и свой след в истории дело оставило, на юрфаках изучают. Ведь впервые возник конфликт из-за разных позиций Европейского Суда по правам человека и Конституционного Суда РФ. Речь о предоставлении отпуска по уходу за ребёнком (до 3 лет) для военнослужащих мужского пола. Конституционный Суд РФ не увидел в этом дискриминации, а ЕСПЧ увидел. Министр обороны, в итоге, пытался внести изменения в закон «О статусе военнослужащих», который регламентирует право на получение отпуска по уходу за ребёнком. Но всё осталось, как было. Хотя при этом наши суды теперь должны руководствоваться той позицией, которую высказал Европейский Суд по правам человека.

Константин Маркин- Вы сказали, что российские суды должны учитывать позицию ЕСПЧ. Разве после поправки в Конституцию о приоритете российского права над международным это до сих пор так? Не делает ли она работу ЕСПЧ бессмысленной для граждан России?

- Нет, 15 статья Конституции осталась без изменений. В ней, конечно, сказано, что Конституция «имеет высшую юридическую силу», но также говорится и о том, что «общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры Российской Федерации являются составной частью её правовой системы». Решения ЕСПЧ как раз являются этой составной частью. Но не могу не отметить, что Россия ещё с 2015 года в принципе установила за собой право властей не исполнять решения ЕСПЧ. При этом российские суды как использовали практику и выводы ЕСПЧ при вынесении решений, так и продолжают это делать. Причём используются решения ЕСПЧ не только по делам, связанным с РФ, но и по делам, связанным с другими странами.

- По делу «Ив Роше» ЕСПЧ признал, что право Алексея Навального на справедливый суд было нарушено. Верховный Суд РФ пересмотрел – и оставил приговор в силе. Разве так можно?

- Европейский Суд по правам человека – не вышестоящая инстанция для наших судов. Он не может сказать, к примеру, что какой-то обвинительный приговор незаконен и поэтому нужно заменить его на оправдательный. Это невозможно. ЕСПЧ может установить, нарушено право на справедливое судебное разбирательство или нет. Допустим, во время суда защите не дали допросить каких-то ключевых свидетелей или суд отказался приобщить документы, которые могли повлиять на исход дела. То есть ЕСПЧ смотрит на процессуальные нарушения. И если право на справедливый суд нарушено, то при пересмотре дела российский суд должен устранить нарушения и вынести новое решение по делу с учётом позиции ЕСПЧ. И да, при этом приговор может быть снова обвинительным. Но вынесен он уже должен быть без выявленных ЕСПЧ нарушений.

- Получается, решающее слово всё равно за российскими судами. И без серьёзной судебной реформы внутри РФ независимого суда не добиться, даже ЕСПЧ не поможет.

- Не совсем так. Разве какая-нибудь реформа поможет изменить взгляды судьи на доказательства? Ведь он должен принимать решения на основании закона, исследованных доказательств и, что очень важно, на основании своего внутреннего убеждения. Я бы не стал говорить, что с судами у нас прямо совсем катастрофа. А вот проблемы с правоприменением, считаю, есть. В самом начале моей адвокатской практики, когда я много занимался делами военнослужащих, был случай: два офицера были уволены из воинской части по одному и тому же основанию, одним приказом, в один день. Отмечу, что они и занимали одинаковые должности. Получается, уволили их при абсолютно одинаковых условиях. Но была нарушена процедура увольнения, с ними не был произведён полный расчёт. Оба впоследствии обратились в один и тот же гарнизонный суд, оспаривая процедуру увольнения. Но дела попали к разным судьям. В итоге по одному из офицеров суд принял решение, что процедура увольнения не была соблюдена, а по второму решил, что всё было правильно. Но ведь судьи видели перед собой одни и те же доказательства, применили один и тот же закон. Но вот они по-разному трактовали сложившуюся ситуацию. Очень многое зависит от человеческого фактора.

- Насколько велика роль телефонного права в российских судах?

- Тут я свечку, как говорится, не держал – даже ни разу не видел, чтобы судья в совещательной комнате говорил по телефону. Но по косвенным признакам могу предположить, что в некоторых делах телефонное право могло быть использовано. Как правило, это дела, связанные с бизнесом, а также те процессы, к которым повышен интерес общества. А вот во многих делах об административных правонарушениях, т.н. «политических», серьёзную роль играет, считаю, искренняя убеждённость части судей, что они выполняют важную государственную функцию, не позволяя «раскачивать лодку».

- Но ведь в России часто людей признают виновными по административным статьям за то, что они на митингах просто стоят. Даже не выкрикивают ничего, не держат плакатов.

- Увы, это так. Я несколько лет работал по «протестным» делам в Москве и другим городам РФ, и там были случаи разные. Привлекали и тех, кто рядом с митингом или шествием оказался случайно, кто просто вышел покурить из кафе, возвращался с работы. Задерживали даже доставщика еды.

По моему мнению, привлечённые к ответственности за участие в мирных митингах в Новгороде в этом году на самом деле не должны были быть наказаны. Люди не совершали ничего противоправного, они мирно выражали своё мнение по актуальным для части общества проблемам. Выразили своё мнение, отношение и мирно разошлись. Власти же дают понять людям, что в условиях, в которых проводились эти мероприятия, они не имели права участвовать в них под угрозой наказания. Все привлечённые к ответственности наказаны исключительно за то, что они участвовали в публичном мероприятии. То есть власть не проявила достаточной доли терпимости к абсолютно мирному выражению мнения людей. И их привлечение к ответственности при таких обстоятельствах - это нарушение их прав, гарантированных «Конвенцией о защите прав человека и основных свобод».

В ЕСПЧ уже много лет как сложилась однозначная практика по подобным делам. Признаются нарушения прав и присуждаются компенсации в несколько тысяч евро. Россия эти компенсации выплачивает.

- Кто в России становится судьями? Это либо судейские секретари, которые полевой работы не знают, поэтому склонны верить следствию и обвинению, потому что считают их компетентнее. Либо выходцы из силовых органов, прокуратуры - они по старинке верят «своим». Так, по крайней мере, часто считают правозащитники. Адвокатов, которые стали судьями, у нас катастрофически мало. Если они станут активнее «надевать мантии», то несправедливых приговоров станет меньше?

- Ну, по моему мнению, успешный адвокат в судьи не пойдёт. Среди адвокатов, кстати, тоже много выходцев из правоохранительных органов, прокуратуры, а также бывших судей и работников судов. Это не плохо и не хорошо, это просто факт. Поэтому я не думаю, что массовый переход адвокатов в судьи  сильно изменил бы ситуацию.

- Студенты юрфаков, молодые юристы хотят идти в адвокатуру? Или все смотрят в сторону «органов»?

- Не вижу особого желания сразу идти в адвокаты у студентов. Ведь среди них, как и в целом в обществе, большинство хочет каких-то гарантий от государства, стабильности, что ли. Они видят эту стабильность в госслужбе. А некоторые просто хотят иметь властные полномочия – потому что корочки прокурора или следователя позволяют иногда чувствовать себя чуть выше других. Я вообще считаю, что путь в адвокаты более тернист.

 - Разве на юрфаке их не учат тому, что закон и права человека – это самое важное, и именно это и нужно защищать?

- На юрфаке, конечно, учат, но жизнь вокруг никуда не денешь. И те разговоры, которые слушают студенты – неотъемлемая часть их жизни. Когда теория соприкасается с практикой, они делают выводы.

- Вы же сделали обратный ход – из военных ушли в адвокатуру. Почему? Вы ведь, будучи на службе, прекрасно понимали, как работают наши правоохранительная и судебная системы.

- Несколько причин. Во-первых, адвокатура и адвокаты по своей сути независимы. Ты сам себе работодатель, сам принимаешь решение,  с какими делами работать, с какими -  нет. Ну, и призвание адвоката – защищать. Мне нравится слово «защитник». Сыграло роль и то, что адвокатская работа перекликалась с моей первой специальностью – сбор и обработка информации. Мне это интересно. А сейчас по моим стопам идёт и один из моих сыновей. Он студент юрфака.

- Пришли в адвокатуру – не разочаровались?

- Нет. Я знал, на что иду – ведь конец моей службы в войсках был наполнен различными судебными процессами.

- После уличных протестов внутри адвокатской корпорации серьёзно встала проблема нарушения прав защитников по всей стране. Постоянный план «Крепость», постоянный недопуск адвокатов к доверителям, применение к ним силы со стороны полицейских... Как органы самоуправления адвокатуры планируют решать эту проблему?

- Здесь есть несколько сложных моментов. Когда в СМИ появляется информация о нарушениях прав адвокатов, то зачастую она не отображает всю полноту случившегося. Сходу разобраться сложно. Но нарушения прав адвокатов действительно есть, и их, насколько я могу судить, по «протестным» делам немало. Но сам я с этим практически не сталкивался пока, возникшие проблемы довольно быстро разрешались.

Важно, что когда мы говорим о недопуске защитника в ОВД,  нужно говорить не только о нарушении прав адвоката, но, в первую очередь, о нарушении прав доверителя на получение юридической помощи. Когда человек уже в полиции, то сотрудникам, увы, выгодно отсутствие адвоката – на задержанного, в случае чего, можно надавить, можно попытаться его запугать. Никто не увидит и не зафиксирует эти нарушения, если адвокат не допущен. Я не утверждаю, что везде так происходит. Но случаи такие есть. В результате воздействия человек может оговорить себя, признаться в том, чего не совершал, и эти слова можно использовать потом против него. Если в ОВД с доверителем работает защитник, то давить на задержанного практически нереально. Стоит сказать, что многие задержанные не знают своих прав, и когда они остаются один на один с сотрудниками правоохранительных органов, то некоторых из них легко можно ввести в заблуждение.

Скажем, после акции 21 апреля в Новгороде полицейским было невыгодно, чтобы к задержанным приехал адвокат. Поэтому они сразу стали заставлять всех выключать телефоны, а у кого-то их даже отобрали. В отделении многих сфотографировали и почти всем «откатали пальцы». Хотя эти процедуры могут проводиться для установления личности, когда нет возможности её установить иначе. Но у всех задержанных с собой были паспорта.

«Почти у всех», а не у всех – потому что кто-то знал свои права и отказывался от этих незаконных процедур.

Что до плана «Крепость», то изредка он действительно вводится обоснованно. Я сам однажды попал под него в Москве. Оказался в отделении полиции во время «Крепости» (по всей видимости, это были учения). И там всё было серьёзно – всех посетителей и сотрудников уводят в бомбоубежище, а полицейские реально занимают оборону в бронежилетах, касках и с автоматами. Если «Крепость» вводят необоснованно – то это, конечно, нарушение прав адвокатов и доверителей. Понятно, что это работа «в долгую» и мгновенных изменений тут не будет – всё-таки государственная машина довольно неповоротлива. Но работать в этом направлении определённо надо.

- В России давление оказывают на независимые СМИ, оппозиционных политиков. Не придут ли за правозащитными объединениями – «Агорой», ОВД-Инфо, «Правозащитой «Открытки», «Командой 29» и другими?

- Всё может быть. Но я считаю, что без правозащиты общество не может быть полноценным. Ведь её работа направлена на отстаивание прав как отдельных людей, так и большого круга лиц. Это очень важно в современном мире.

Но есть очень важный момент – если правозащитные институты задавят, а общество не выскажет несогласия с этим, то его, это общество, получается, всё устраивает.

- А разве у общества остался хоть какой-то механизм для выражения несогласия? За митинги – административки и уголовки. Со свободой слова тоже проблемы.

- Сложное время, очень. Как правильно поступать, ответить не смогу. Но я скажу, как я хотел бы, чтобы было. Люди должны начать интересоваться политикой. Должна быть стопроцентная явка на избирательные участки. Люди не должны быть серой массой, которой всё равно, за кого голосовать. И если они начнут интересоваться теми, кого они избирают, предъявлять им претензии, активно участвовать, скажем, в том же ТСЖ, то тогда и в стране, может быть, начнутся изменения к лучшему. Вот сказал это - и понял, что сам в это слабо верю.

Матвей НИКОЛАЕВ

Поделиться: