Иллюзия обмана

104 года назад (6.07.1918) в России случился левоэсеровский мятеж.

По официальной версии, восстание спровоцировало убийство немецкого посла Мирбаха.

Формально это так. 6 июля 1918 года член коллегии ВЧК Яков Блюмкин, с поддельной запиской от Дзержинского, приезжает в немецкое посольство и говорит, что у него срочное дело к господину послу  и что чекистам известно, что существует левоэсеровский заговор убить посла. Ввиду сообщения такой важности князь Мирбах принимает Блюмкина и спрашивает: «Ну, хорошо, предположим, что заговор убить меня есть, но как они меня убьют?». На этом месте Блюмкин вынимает револьвер и с криком «А вот так!» разряжает обойму в Мирбаха, выпрыгивает в окно, бросает назад гранату и скрывается. Это со слов Брюса Локкарта.

Следует учесть, что уже 5 июля на V Съезде Советов делегаты партии левых эсеров выступили против политики Советского правительства, осудив Брестский мир, продразвёрстку и комбеды. Один из лидеров ПЛЭ Мария Спиридонова назвала большевиков «предателями революции». Другим важным поводом к конфликту с большевиками стал декрет ВЦИК от 9 мая 1918 года, который подтвердил государственную хлебную монополию. Началась организация продотрядов для принудительного сбора хлеба. Когда комбеды, которые ориентировались на большевиков, начали активно вытеснять левых эсеров из сельских Советов, разрыв стал неизбежным.

Ещё один лидер эсеров Борис Камков призвал гнать из деревни продотряды и комитеты бедноты.

Большевики обвинили эсеров в желании спровоцировать войну России с Германией. А те в свою очередь предложили вынести недоверие Совнаркому, денонсировать Брест-Литовский договор и – да! – объявить войну Германской империи.

Примечательно, что английский шпион Брюс Локкарт в своих мемуарах «Британский агент» пишет, что никто из большевиков  6 июля на заседания Съезда не явился, а все руководители левых эсеров, которые, по идее, с оружием в руках должны были быть на баррикадах, сидели в Большом театре, где проходил съезд, ожидая своей участи, и не собирались ничем командовать. Здесь их всех большевики и арестовали. Тот же Локкарт открыто допускает, что настоящая борьба на улицах велась между сторонниками Ленина и Троцкого…

Хотя борьбы фактически и не было. Эсеры стояли и ждали, когда их разоружат. Большевики это легко и сделали. Ленин назвал восстание «бессмысленной и преступной авантюрой», а лидеров восстания охарактеризовал как «безголовых» «интеллигентов-истериков».

В действительности центром мятежа стал Ярославль, где полковник Александр Перхуров, участник Русско-японской и Первой мировой, георгиевский кавалер, (осенью 1917 года был представлен к званию генерал-майора, но не успел его получить из-за большевистского переворота) и руководитель Союза защиты Родины и Свободы Борис Савинков готовили выступление против большевиков одновременно в 23 городах. В том числе и в Новгороде.

Но подготовка была, как в сериале «Операция «Трест»: вместо 23 городов восстали только Ярославль, Рыбинск и Муром. В Муроме восставшие были у власти около суток, в Рыбинске бои продолжались несколько часов. Лишь в Ярославле повстанцам удалось продержаться более двух недель – до 21 июля.

Собравшимся ярославцам раздали георгиевские ленточки - чтобы отличать своих в городе. При этом коммунист Семён Нахимсон писал в ЦК РКП(б) ещё в начале июня: «Необходимо послать туда [в Ярославль] агента ЦК с широкими полномочиями… Ярославские дела требуют немедленного вмешательства». В конце концов комиссар Нахимсон и был направлен в Ярославль «с широкими полномочиями», чтобы урегулировать конфликт в органах власти. Он поселился вместе с женой в номере люкс на втором этаже бывшей гостиницы «Бристоль», ставшей при новой власти Домом Советов.

На рассвете 6 июля (Мирбах был пока жив) повстанцы без особого труда, почти без стрельбы и почти без жертв, захватили центральную часть Ярославля. Разоружили милицию, губернскую ЧК, штаб Второго Советского полка. Из пушки 76-го калибра  пришлось стрелять один раз - по гостинице Кокуева, в которой жили советские и партийные работники. Нахимсона на рассвете того же дня восставшие выволокли из гостиничного номера и доставили в здание полицейской части на Ильинской площади (сейчас на этом месте находится здание правительства Ярославской области). Спустя несколько часов Нахимсона вывели во двор и расстреляли.

Серьёзной ошибкой Савинкова было то, что восстания в разных городах произошли не одновременно. Перхуров, начав неожиданно для большевиков, быстро победил, а в остальных городах противник оказался начеку. «Ошибся Савинков и в расчётах на поддержку крестьянства, - читаем в монографии «Белогвардейщина» Валерия Шамбарова. –  Советская власть ещё не успела крестьянину насолить. Продразвёрстки и продотрядов ещё не было, северные нехлебородные губернии ещё не грабили. К тому же здесь раньше была область помещичьего земледелия, и крестьяне традиционно, со времён крепостного права, ненавидели «барина».

Короче говоря, Савинков бежал в Казань. Он взял в руки винтовку и вступил рядовым добровольцем в отряды Каппеля. А что? Ему было всего 39 лет…

В Новгороде будто ничего и не заметили из происходящего в Москве и Ярославле. Почему? Обратимся к воспоминаниям первого начальника Новгородской губернской милиции Григория Лихачёва. «До октября месяца 17-го года в Новгороде, как и везде в России, в Советах в большинстве восседали эсеры, энесы и меньшевики, – пишет он. –  В нём (местном Совете – ред.) был всего лишь один большевик  – Н.Д. Алексеев. С начала Октябрьского переворота в Петрограде в состав Новгородского исполкома, на правах кооптации, с мандатами от воинских частей и предписаниями из Петрограда, стали проникать товарищи, понимающие значение происходящих в Петрограде событий. Эсеры, вначале игнорировавшие петроградские события, затем впавшие в состояние растерянности, опомнились и направили агитационную деятельность в воинские части.

Наиболее опасными для Петрограда были третий и четвёртый «батальоны смерти»; третий батальон помещался в Антониевском монастыре и был, включая и своего командира Сидоренко, сплошь эсеровским; четвёртый батальон помещался в казармах около кирпичных заводов и был исключительно монархический; в нём не было ни одного офицера, который не имел бы орденов или золотого оружия…  Третий батальон держался выжидательной политики или, как говорили эсеры, соблюдал «нейтралитет» и особой опасности не внушал. В ноябре мною были посланы нарочные по всем воинским частям и в Кречевицкий гарнизон с разъяснением сущности дела и приглашением явиться на утро для выяснения своих точек зрения. Рано утром представители всех воинских частей прибыли. У всех было одно решение: хотя бы силою оружия 4-й батальон не выпускать из Новгорода. Но так как батальон этот был хорошо вооружён, оградил себя охраной, выставил пулемёты, а с другой стороны у нас не было желания устраивать кровопролития, мною было отдано (на свой страх и риск) официальное распоряжение о демобилизации 4-го батальона. Это распоряжение возымело своё действие, батальон рассыпался, и когда мною было решено арестовать офицеров, последних уже в Новгороде не было… Весь ноябрь прошёл в Новгороде без революционных проявлений. Большевики настаивали на созыве губернского съезда; эсеры, теряя почву под ногами, согласились.

Съезд 3  декабря оказался на 60%  состава большевистским; эсеры из него ушли. Съезд этот коренным образом перевернул всё губернское административное строительство, провозгласил Новгородскую губернию советской единицей, избрал новый состав губисполкома, куда вошли левые эсеры и меньшевики, но где большевики имели преобладающее влияние. Этим съездом я был избран начальником милиции и организовал отдельную военную команду советских милиционеров, задачею которой была защита советской власти в Новгороде».

 Исполком губсовета в обращении к населению города сообщил: «Шайка из Антониевского монастыря разбежалась. Контрреволюционные гады вышли из своих нор и расползлись по городу. Принимаются все меры к поимке черносотенных бандитов. Сохраняйте спокойствие». К 12 января военная база мятежников - Антониевский монастырь - была занята красногвардейцами, прибывшими из Петрограда.

«Одновременно большевики и Совет наносили удары и по другим гнёздам контрреволюции, - читаем в книге Екатерины Гандкиной  «Разгром контрреволюционного выступления в Новгороде в дни созыва и роспуска Учредительного собрания». – Антисоветские газеты «Новгородская жизнь» и «Земля и воля» были закрыты. Редактор эсеровской газеты был арестован и предан суду. С редактора же «Новгородской жизни», ввиду его старости и болезни, была взята подписка о невыезде. Была распущена городская Дума, а вместо неё избран городской Совет, торжественное открытие которого состоялось 15 января». В воззвании к трудящимся города президиум горсовета писал: «Отныне хозяевами города являются рабочие и все трудящиеся в лице их городского Совета». Иными словами, в Новгороде у эсеров не было плацдарма для сопротиввления.

Интересен градус наказания левых эсеров за попытку государственного переворота. Были расстреляны только зампред ВЧК Александрович и 12 человек из отряда ВЧК Попова. Другие получили небольшие сроки. Марию Спиридонову приговорили к году тюрьмы, но приняв во внимание её «особые заслуги перед революцией», амнистировали. Непосредственных участников покушения на германского посла - Блюмкина и Андреева - приговорили к тюремному заключению на три года. Блюмкин вскоре стал ближайшим сотрудником Троцкого. Это привело некоторых исследователей к мысли, что восстание было инсценировкой для установления однопартийной системы. Такую версию предложил Юрий Фельштинский.

Геннадий РЯВКИН

В заголовке: Ф. Дзержинский приходит в расположение мятежного отряда Попова.

P.S:

Из письма к большевикам от Марии СПИРИДОНОВОЙ, снова находящейся в заключении, в ноябре 1937 г.:

«Сейчас государство настолько сильно, что оно может строить Социализм без смертной казни. В законодательстве этой статьи не должно быть.  В мирное время наш защитный аппарат имеет мощность, равной которой нет и не было в мире. Разве у ассировавилонян в один их период было так сильно. И совсем теперь не требуется иметь это архибуржуазное средство защиты в своём арсенале. Гильотина, верёвка, пуля, электрич. стул — средневековье. Наша революция 1905 года проходила вся под лозунгом уничтожения института смертной казни, но погибая, как белым крылом покрылась именно этим лозунгом, сама истекая кровью...

Существо отрицания смертной казни остаётся одинаковым при всех условиях, при правительствах всех мастей. Можно и должно убивать в гражданской войне при защите прав революции и трудящихся, но только тогда, когда нет в запасе под рукой других средств защиты революции. Когда же имеются и такие могучие, как у вас, средства защиты, смертная казнь становится вредным институтом, развращающим неисчислимо тех, кто применяет этот институт.

Я всегда думаю о психологии целых тысяч людей - технических исполнителей, палачей, расстрельщиков, о тех, кто провожает на смерть осуждённых, о взводе, стреляющем в полутьме ночи в связанного, обезоруженного обезумевшего человека. Нельзя, нельзя этого у нас. У нас яблоневый цвет в стране, у нас наука и движение, искусство, красота, у нас книги и общая учёба и лечение, у нас солнце и воспитание детей, у нас правда, и рядом с этим этот огромный угол, где творится жестокое кровавое дело. Я часто в связи с этим вопросом думаю о Сталине, ведь он такой умный мужчина и как будто бы интересуется преображением вещей и сердец!? Как же он не видит, что смертной казни надо положить конец. Вот вы нами, лев. ср., начали эту смертную казнь, нами бы и кончили бы её, только снизив в размерах до одного человека в лице меня, как неразоружившегося - какой меня называете. Но кончить со смертной казнью надо».

Автор письма расстреляна в 1941 г.

Поделиться: