«Энергичнее, умнее, независимее»
«Россия в настоящее время стремится сделаться великой промышленной и торговой нацией, и она думает, что при помощи природных её богатств и предприимчивого характера её населения ей удастся осуществить эти стремления». Эти строки написаны в 1870-х гг. британцем Дональдом Маккензи Уоллесом после длительного пребывания в нашей стране и ее изучения. Не последняя роль в путешествии иностранца по России была отведена Новгороду.
Трудно выделить главную сферу деятельности Уоллеса. Писатель, журналист, редактор, дипломат... Он преуспел на разных поприщах.
СПАРВКА: Дональд Маккензи [Мэкензи] Уоллес [Валлас, Уоллас, Уоллэс] родился в Шотландии в 1841 г. К десятилетнему возрасту он остался без родителей. До 27 лет Дональд всё своё время посвящал учёбе. Он изучал историю, этику, метафизику, право в учебных заведениях Глазго, Эдинбурга, Парижа, Берлина. Своё обучение Уоллес завершил в 1867 г. в университете Гейдельберга, получив степень кандидата права.
Впервые в Россию Уоллес прибыл в марте 1870 г. Молодой британец поначалу думал провести здесь только несколько месяцев, ставя своей целью этнографическое изучение осетин. Но, столкнувшись ближе с жизнью и историей огромной страны, «неожиданно нашёл такое множество предметов для изучения», что решил основательно заняться исследованием быта, традиций и истории России.
Свобода и гласность в новгородской деревне
Первые несколько месяцев пребывания Уоллеса в Петербурге убедили его, что изучить русский язык в столице, где почти каждый более или менее образованный человек свободно владел французским, а то и английским с немецким языками, и где только с извозчиками приходилось изъясняться по-русски, фактически невозможно. Один из его петербургских знакомых помещиков предложил иностранному гостю отправиться в глухую деревню, где находилось его имение, порекомендовав в качестве учителя местного «умного и любезного священника, совершенно свободного от всяких лингвистических познаний».
Уоллес принял это предложение и вскоре отправился в Ивановку - село, расположенное в 20 верстах от маленькой станции Николаевской железной дороги в Новгородской губернии. От уездного города оно было удалено на 35 вёрст. Село раскинулось среди лугов и сосновых лесов на берегу реки. Рядом с селом располагалось несколько карельских деревень, жители которых не говорили и не понимали по-русски. (Мои поиски населённого пункта с таким названием, отвечающего указанным условиям, не увенчались успехом. Остаётся предположить, что название автором придумано, тем более что он не раскрывает имён помещика и священника. Вероятнее всего, что это село находилось на территории Валдайского уезда).
В барском доме путешественнику отвели одну из комнат. Управляющим поместья был немец Карл Карлович Шмидт, сын зажиточного прусского крестьянина, приехавший в Россию в середине 1850-х гг. С ним британец сошёлся особенно близко. Попытки Шмидта, окончившего Гогенгеймскую земледельческую школу, вести хозяйство на научных основах здесь провалились. С виду покорные и послушные крестьяне на деле своей «небрежностью и глупым пассивным сопротивлением» расстраивали планы немца. Карл Карлович считал, что дарованная крестьянам свобода их не улучшила: работать они стали ещё меньше, а пить больше. Ему казалось, что всякий русский способен на всё дурное. По мнению Уоллеса, «суровый и непреклонный тевтонский характер» управляющего «часто мешал ему судить беспристрастно, он не любил окружающих людей и учреждений и вследствие этого не вникал вглубь вещей». Сам британец был человеком совсем иного склада.
В Ивановке имелась «большая церковь с колокольней безобразного стиля Renaissance и пятью грушевидными куполами, торчащими из светло-зелёной крыши». Приятный и добродушный сельский священник, «учитель» иностранца по обучению русскому языку, несмотря на то, что являлся «страшным болтуном», был человеком очень прозаичным и практичным. Он совершенно не обращал внимания на то, насколько слушает и понимает его бесконечные рассказы собеседник. В глубинке, где не было развлечений, кроме прогулок с управляющим по окрестным полям и сбора грибов (которые, впрочем, по признанию самого британца, он так и не научился различать), Уоллес смог предаваться изучению языка целыми днями. Наблюдательный и общительный иностранец постоянно изучал поведение и быт местных жителей.
Уоллес пришёл к выводу, что русские крестьяне, «всегда склонные поболтать (...) охотно рассказывают новому знакомому простую историю своей жизни». Крестьянин, «при полуфаталическом смирении, отличается добродушием, простым здравым смыслом и не чужд стремления узнать что-либо о чужих странах; вследствие этого он не только рассказывает своё, но и ставит вопросы, которые, хотя и кажутся детскими, но большей частью попадают в цель». При разговорах с крестьянами британцу очень помогала их «особенная способность догадываться, которой русские обладают в высшей степени. Если иностранцу удается выразить четвёртую часть мысли, то русский крестьянин обыкновенно остальные три четверти дополнит собственным воображением». Ещё в Ивановке Уоллес пришёл к заключению, которое только укрепилось в нём за время дальнейшего пребывания в России, что «нет на свете человека более добродушного и миролюбивого, как русский крестьянин». И уже поколесив по России, он подметил, что «крестьяне северной полосы энергичнее, умнее, независимее и, следовательно, менее кротки и уступчивы, чем крестьяне плодородных средних губерний. Кроме того, они образованнее...»
Положение сельского духовенства британец нашёл крайне неудовлетворительным. Деревенские священники получали низкое жалованье и редко пользовались уважением своих прихожан. Из уст священника соседнего прихода, заезжающего к своему коллеге в Ивановку, Уоллесу довелось услышать довольно странные рассуждения. Выход из такого положения духовенства священник видел... в «свободе и гласности»! Впрочем, согласно его рассуждениям, гласность была нужна, чтобы церковные власти знали о нуждах священников. А свобода требовалась для обретения гласности. Практический же результат подобных чаяний должен был выразиться в том, «чтобы духовенство получало более высокое жалование и пользовалось большим уважением народа»...
Первым беллетристическим произведением, прочитанным Уоллесом в Ивановке, был сборник рассказов Григоровича, который автор лично подарил британцу перед отъездом того из Петербурга. Примечательно, что на протяжении всего последующего срока проживания в Новгороде Уоллес не встретит в нём ни одной книжной лавки и вынужден будет выписывать нужные издания из столицы.
В скучном обществе
Как заметил Уоллес, сельская жизнь в России достаточно приятна летом и зимой, но наступает такой период, когда ненастье превращает деревенский дом в подобие тюрьмы. Чтобы избегнуть возможного заточения, британец решил «избрать своей главной квартирой на несколько следующих месяцев» Новгород.
В Новгороде Уоллес оказался в начале осени 1870 г. Главной своей целью пребывания здесь он поставил ознакомление с деятельностью губернской администрации и земства. Вот первые впечатления путешественника от Новгорода: «В сумерках город кажется положительно живописным. На западном берегу реки стоит кремль, слегка возвышенное место, окруженное высокой кирпичной стеной, из-за которой выглядывают острые купола собора. На противоположном берегу лежит большая часть города, вид на которую приятно разнообразят зелёные крыши и грушевидные купола нескольких церквей. Там и сям виднеется кое-какая зелень, указывающая на существование садов. Через реку, между кремлём и главным городом, перекинут длинный каменный мост, в то время полузакрытый высоким временным деревянным мостом, исправляющим обязанности старого моста». Однако далее Уоллес предостерегает от преждевременных выводов о достоинствах города: «кто желает сохранить иллюзию, что русские города живописны, никогда не должны входить в них, а [следует] довольствоваться зрелищем их издали. Прогулка по улицам неизбежно уничтожит всякую иллюзию».
У британца складывалось впечатление, что «большинство граждан приехало из деревни и привезло с собой свои дома». Для покупки чего-либо необходимо было «отправиться в гостиный двор, который состоит из длинного ряда симметричных, низеньких, полумрачных лавок с колоннадой спереди. В этом месте, по-преимуществу, собираются купцы, но тут не видно ни того движения, ни той деятельности, которые мы привыкли соединять с торговой жизнью. Лавочники стоят у своих дверей или прогуливаются около лавок в ожидании покупателей (...). В других частях города вид уединенья и запустенья поражает ещё более. На большой площади или около бульвара (...) коровы или лошади спокойно пасутся, нисколько не стесняясь странностью своего присутствия (...). Этим не смущаются ни полиция, ни жители. Ночью улицы вовсе не освещаются или освещаются несколькими масляными лампами, от которых темнота становится ещё заметнее, так что благоразумные граждане, возвращаясь поздно ночью, несут в руках фонари».
На Торговой стороне гость не увидел «ничего достопримечательного»: «Как в большей части русских городов, улицы здесь прямые, широкие и дурно вымощенные и идут все параллельно или перпендикулярно одна к другой (...). Во всяком случае, эта часть города совершенно не живописна и совсем не интересна. Учёный археолог, может быть, открыл бы здесь какие-нибудь следы далёкого прошлого, но обыкновенному путешественнику тут нечем интересоваться».
На противоположной стороне реки британец отметил кремль, в котором обратил внимание на Софийский собор, описав его как «небольшую очень почитаемую церковь, не отличающуюся архитектурными красотами». Зато памятник Тысячелетию России Уоллес нашел любопытным. Главным достоинством монумента, по мнению гостя, являлся его «оригинальный рисунок».
При первом же удобном случае путешественник о своих планах поставил в известность губернатора Э.В. Лерхе и вице-губернатора О.Ф. Отта. Оба обещали оказать содействие молодому британцу. Когда же дошло до дела, вице-губернатор, «приняв важный вид», отказал в предоставлении иностранцу архивных материалов под предлогом отсутствия надлежащего разрешения на исследования от министра. Между тем, губернатор отнёсся к Уоллесу с достаточной симпатией и не только открыл ему возможность изучения архивов, но даже сам «охотно объяснил механизм губернской администрации и указал на сочинения», из которых можно было почерпнуть необходимые познания. По его указанию чиновники посвящали британца в «тайны их отделов». Уоллес характеризует Лерхе, как «человека почтенного, добросовестного и интеллигентного, приобретшего себе любовь и уважение всех классов общества».
Чтобы иметь подтверждение об отсутствии у него незаконных намерений и обезопасить себя от чересчур осторожных и подозрительных чиновников, Уоллес решил получить бумагу у шефа новгородских жандармов. Документ, свидетельствующий, что британец пользуется покровительством российского правительства, был ему выдан. Но бумага слишком у многих вызывала подозрение, что Уоллес… является агентом тайной полиции, и сильно затрудняла сбор сведений из частных источников. Поэтому в дальнейшем своем путешествии по России британец уже не прибегал к помощи жандармского документа.
Новгородское общество, состоящее «исключительно из чиновников и офицеров», среди которых «немало людей образованных и приятных», всё же, по заключению Уоллеса, было «не блестяще и не интересно». Вот лишь некоторые замечания и наблюдения гостя по данному предмету: «Хотя оно [общество] постоянно меняется вследствие системы частых перемещений чиновников из одного города в другой, но оно упорно сохраняет, несмотря на прилив свежей крови, свой главный скучный характер (...). За недостатком серьёзных интересов общество, конечно, обращает особенное внимание на частные дела друг друга (...). Споры, сплетни и скандалы помогают мирным гражданам убивать своё время, с которым они не знают куда деваться. Так как нельзя же употребить весь вечер на разговоры об обыкновенных событиях дня, то его обыкновенно проводят за карточной игрой, которая доходит до размеров, совершенно неведомых в Западной Европе».
За одним «медведем» с председателем
В губернскую земскую управу Уоллеса, проявлявшего интерес к местному самоуправлению, вскоре после его приезда привёл Н.Г. Богословский, священник, краевед, заведующий первым музеем Новгорода. По словам председателя управы Н.Н. Фирсова, британец тогда по-русски почти не говорил, но быстро перезнакомился со всеми членами управы. Общительный и любознательный молодой иностранец получил согласие на ежедневное посещение управы и занятий там. Разместился он в кабинете председателя за одним с ним огромным столом, оставшимся ещё от прежнего председателя управы и «прозванным за свою массивную обширность медведем». Из воспоминаний же самого Уоллеса следует, что любезные новгородские земцы ему специально поставили новый стол (впрочем, вполне возможно, что это случилось и позднее).
Н.Н. Фирсова, которого земцы иногда в шутку именовали «премьер-министром», Уоллес в книге о России называет своим приятелем. Окончив в 1860 г. Михайловское артиллерийское училище и около года прослужив в гвардейской конной артиллерии, Николай Николаевич в 1861 г. вышел в отставку. Около десяти лет (1861-1869) он возглавлял дворянство Белозерского уезда, был почётным мировым судьей и какое-то время являлся председателем съезда мировых судей в уезде. В 1869-1870 гг. молодой дворянин был активным участником «Петербургского кружка», объединявшего либерально-демократическую интеллигенцию во главе с князем А.В. Васильчиковым. Фирсов избирался председателем Белозерской уездной земской управы (1867-1869), а позднее в течение трех лет (1870-1872) возглавлял губернскую управу. На этом посту он стал одним из инициаторов и организаторов появления и развития в губернии кредитных учреждений.
На протяжении большей части своей жизни Фирсов занимался литературным творчеством. Под псевдонимом Л. Рускин и другими он активно сотрудничал с рядом отечественных периодических изданий, являлся автором нескольких романов, многочисленных рассказов, очерков и фельетонов. Возможно, именно с подачи Уоллеса статьи Фирсова в 1870-х гг. появились в британской прессе. Позднее отставной поручик познакомится с книгой Уоллеса, где найдёт несколько тёплых слов и в свой адрес. Сам Фирсов бывал в Англии, например, известно, что он состоял в должности комиссара русского отдела Международной выставки при Кенсингтонском музее в Лондоне.
Как указывается в «Энциклопедическом словаре» Брокгауза и Ефрона (1902 г.), Фирсов в конце XIX в. постоянно жил в Италии. Там он познакомился с Д. Гарибальди, о встрече с которым оставил воспоминания.
Из мемуаров Фирсова узнаём, что по прибытии в Новгород Уоллес почти не говорил по-русски, хотя русскую речь уже понимал. Только через несколько недель после его появления в губернском центре «он так освоился с русским языком, что мог понимать и мужицкие прения на сельских сходах (на которые его возили помещики или посредники), и солдатские разговоры в казармах, куда попадал благодаря знакомству с офицерами полков...»
На протяжении трёх или четырёх месяцев Уоллес регулярно приходил по утрам в губернскую управу. Причем, как правило, являлся он раньше других. А если представлялась возможность, то и поздними вечерами он засиживался в управе. Обычно он сидел на углу «медведя», обложившись книгами со сводами законов, уставов, докладов земских управ и своими рабочими тетрадями. Примечательно, что тетради были нескольких цветов для разного назначения. Таким образом, все выписки строго систематизировались. Фирсов замечает, что Уоллес «всегда сидел неподвижно, невозмутимо, никому не мешая, ни с кем не заговаривая». Отправляясь осматривать земские учреждения, будь то госпиталь, «дом умалишённых» или учительская семинария, члены управы постоянно приглашали иностранца с собой и никогда не скрывали от него недостатки, которые им случалось там находить.
Уоллес присутствовал на уездном (осеннем) и губернском (зимнем) земских собраниях. Его удивило большое представительство крестьян на уездном собрании. Причем, британец не увидел «ни следа антагонизма» между дворянскими и крестьянскими гласными.
Англичанин «гениально верно умел записывать то, что слышит и видит» и, «переварив сведения в своём мозгу, передавал их с поразительной точностью». Он обладал умением схватывать самое существенное из услышанного, чем приводил в изумление своих собеседников. Князь А.А. Суворов, внук великого полководца, гласный земского собрания, однажды, будучи в ударе, на «журфиксе» у Лерхе в присутствии гостя рассказывал о государыне Марии Александровне, передав, между прочим, её «взгляды по отдельным вопросам». Позднее Уоллес вызвался прочитать Суворову свои записи его повествования. Последний оказался в восторге от того, как складно, содержательно и по существу была передана британцем его «болтовня». Князь попросил копию записи, чтобы прочитать её императрице, которая, как позднее выяснилось, осталась довольна и, в свою очередь, заинтересовалась личностью Уоллеса. Слух об этой истории разнесся по Петербургу, так что по возвращении британца в столицу его рады были видеть во многих домах и кабинетах.
Любопытный случай, характеризующий Уоллеса, произошёл в конце декабря. Когда Волхов уже застыл, а свежий лёд ещё не успел покрыться снегом, британец на коньках отправился из Новгорода в Петербург. По пути, из Чудова, он известил телеграммой губернатора Лерхе о своей затее. Прогулка, которую затеял Уоллес, по словам Фирсова, с «гигиенической целью», желая «порасшевелить кровь», завершилась массой личных впечатлений и... обморожением носа. Позже британец с белой повязкой поперёк лица присутствовал среди публики на губернском земском собрании и некоторых заседаниях комиссий, постоянно делая записи. Уоллесом в его книге описывается похожий случай с зимней поездкой вдоль Волхова, в ходе которой он получил обморожение, но без уточнения способа передвижения и на куда менее значительное расстояние, а именно в кавалерийские казармы, отстоящие на 10 вёрст от Новгорода.
После новгородского «сидения» Уоллес на протяжении ещё около пяти лет путешествовал по разным городам и губерниям России. Он побывал на Волге, в Башкирии, на Дону, в Крыму, на Кавказе... Дольше всего он прожил в Петербурге, надолго задерживался Москве и Ярославле. Около двух лет Уоллес посвятил только изучению исторических и юридических трудов в публичной библиотеке.
«Чесание в затылке» и другие нюансы
Шесть лет изучения чужой страны для британца не прошли даром. Его двухтомный труд «Russia» вышел в Англии в 1877 г. Вероятно, книга была задумана или даже частично написана ещё в России. Много позднее автор дополнит её новыми наблюдениями и рассуждениями, издав третий том. «Оригинальный бытописатель земли русской» — так назвал Уоллеса в своих мемуарах Н.Н. Фирсов.
В Европе книга имела серьёзный успех. Позднее она не раз переиздавалась в Англии и была переведена на многие европейские языки. Автор, непредвзято и без предубеждения исследовавший историю, быт и традиции России, по-новому заставил взглянуть иностранного читателя на чужую страну.
Русские полагали, что «они долго были непонятны и систематически оклевётаны иностранцами» и всячески желали «уничтожить все ложные взгляды на их страну». «К их чести надо сказать, - писал Уоллес, - что в них мало или даже вовсе нет ложного патриотизма, пытающегося скрыть народные недостатки; оценивая себя и свои учреждения, они скорее слишком строги, чем снисходительны...». Автор пришёл к заключению, что среди всех стран, которые он посетил, «России надо отдать пальму первенства во всём, что касается гостеприимства».
Как это ни покажется удивительным, но писатель находил, что «в современной России кастовый дух и сословные предрассудки весьма слабы». Ещё одно любопытное, хотя и достаточно спорное, утверждение иностранца: «в России борьба за существование далеко не дошла до той степени напряжённости, как в других странах, и общество так сложилось, что люди могут жить, не утруждая себя слишком большими усилиями».
Немало страниц в книге посвящено крестьянству. Уоллес указывает на лояльность русских крестьян к другим религиям, «отсутствие фанатизма и того прозелитского рвения, которое является главным источником религиозной ненависти». Автор замечает: «Русский крестьянин точно создан для мирной земледельческой колонизации (...). У него в характере вовсе нет высокомерного сознания личного и национального превосходства и непреодолимого стремления к господству, которое часто превращает преклоняющихся перед законом, свободолюбивых британцев в жестоких тиранов, когда они приходят в соприкосновение с более слабой расой. У него нет желания управлять, и он вовсе не хочет обратить туземцев в дровосеков и водовозов».
Значительно предвосхищая политику российского правительства в области переселения, Уоллес предлагал организовать в России «систему переселений» крестьян «в обширных размерах (...) со скудной почвы северных и западных губерний на плодоносные земли восточных губерний».
Британец изумлялся живучести общины и её способности приспосабливаться к изменяющимся условиям: «Община есть фактически живое учреждение, постоянная жизненная сила которого избавляет его от необходимости держаться писаных законов. В демократическом же характере общины сомнений быть не может». С.Ю. Витте полагал, что Уоллес излишне «превозносил» общину, считая, что «благодаря мудрому устройству русского крестьянства на общинном начале» революция в России невозможна.
Некоторые наблюдения и утверждения Уоллеса вызывают улыбку. Например: «К чесанию затылка русские крестьяне прибегают, как к методу возбуждения мозговой деятельности». Или: «Многие из кушаньев, конечно, поставили бы в тупик какого-нибудь хворого британца (...), [но они] по-видимому, не производят дурного действия на русский организм, не ослабленный городской жизнью, нервным возбуждением или умственным трудом».
Указывая на консервативность русского купечества, Уоллес, в свою очередь, не мог не отметить его определённую независимость и свободу. Он заметил, что «купцы не признают иной аристократии, кроме чиновной». К главным недостаткам местного купеческого сословия Уоллес относил его «невежество и нечестность». Причём, по словам британца, «нечестность и мошенничество, существующие между купцами, вполне признаются самими купцами (...). Человек, желающий купить или продать, должен полагаться на своё собственное знание и ловкость, и в случае неудачной сделки или обмана он должен винить себя. Английские коммерсанты, приезжая в Россию, редко понимают это, и если знают в теории, то часто, вследствие своего незнания языка, законов и обычаев народа, не могут применить свои теоретические познания (...). Они прежде всего разрешаются бесконечными укоризнами против господствующей бесчеловечности, но мало-помалу, заплатив за опыт, они приспосабливаются к обстоятельствам (...) и, если у них есть энергия, природный ум и капитал, они обыкновенно получают хороший барыш».
Стоит признать, что Уоллес, воспитанный на других эстетических идеалах, недооценивал русскую культуру, сильно преуменьшая её значение и отказывая ей, по большому счёту, в «природной оригинальности». Вот мнение британца в отношении русской архитектуры: «Русский стиль существует, но он годится только для деревянных построек. В каменных постройках русские (...) много позаимствовали у стран Южной Европы, не принимая во внимание разницы климата. Жители Петербурга могут, по всей справедливости, гордиться общим грандиозным видом их города, но не красотой отдельных зданий». Всякие перемены во взглядах и в течениях в русской литературе британец считал результатом иностранного влияния. Увы, но и самых известных наших писателей Уоллес обвинял в подражательстве.
В целом же русские, по мнению британца, могут сделать много «путём кратковременного, усиленного напряжения трудовой энергии (...). Они способны сдвинуть мир, если бы только это можно сделать одним взмахом руки, но им ещё не достает той спокойной выдержки и того несокрушимого упорства, которое характеризует тевтонскую расу». И ещё одно важное, на наш взгляд, наблюдение, сделанное европейцем: «Хотя русские легко воспламеняются и в минуты возбуждения патриотических чувств способны доходить до крайностей, тем не менее, как у отдельных личностей между ними, так и у нации, взятой в совокупности, замечательно отсутствие злопамятства и мстительности».
Растут как тыквы
Уоллес указывал на серьезные проблемы и изъяны в российской бюрократической чиновничьей системе: «Стремясь к осуществлению планов, которым народ не сочувствовал и которые он мало понимал, правительство естественно как бы отделялось от народа, оно всегда смотрело на своих подданных как на несовершеннолетних, не способных понимать его политические планы и весьма мало компетентных управлять своими местными делами (...). Понятно, что чиновники действовали в том же духе. Руководствуясь только указаниями и одобрением своего начальства, они систематически обращались с теми, которыми они руководили, как с завоёванной и подчинённой расой. Таким образом, государство сделалось абстрактным существом, имеющим совершенно другие интересы, чем люди, его составляющие, и повсюду, где только предполагается государственный интерес, частные интересы немилосердно приносятся в жертву». Исследователь понимал, что вместе «с неизбежным злом от чрезмерной централизации Россия много терпела от продажности и взяточничества», и находил, что «до начала нынешнего царствования в нравственном характере администрации мало произошло перемен».
Он приходит к заключению, что «единственного действительного контроля над служебными злоупотреблениями можно достигнуть только отдав администрацию на суд общественного мнения. Это в России доказано».
Достаточно актуальными кажутся и сегодня рассуждения Уоллеса о российских реформах: «В России реформаторы шли не по пути практических политиков, но увлекались школой политической спекуляции. Вследствие этого, лишь только они начинали какое-нибудь самое простое дело по отношению к законодательству, из этого тотчас же возникал «вопрос», который переходил в область политической и социальной науки (...). Русские, по крайней мере, с начала последнего столетия постоянно исследовали свою страну с помощью чужого опыта и двигались гигантскими шагами согласно с новейшими политическими теориями (...), [желая] «вырвать зло с корнем» и поставить законы как для себя, так и для будущих поколений (...). По их мнению, надо было подвергнуть реформам всё и перестроить на совершенно новых началах всё социальное и политическое здание». Замечая, что «время не уважает дела, возникшие без его участия», британец считал, что «нигде это изречение так часто не сбывалось как в России, где учреждения растут как тыквы и исчезают быстро, не оставляя после себя и следа», и добавлял: «Россия идёт по пути прогресса не тем спокойным, постепенным, прозаическим шагом, к которому мы привыкли, но порывами несвязных, безумных усилий, после которых, естественно, наступает период временного истощения».
Некоторое объяснение «страстного увлечения реформами» Уоллес находил в том, что «русские образованные сословия, назло суровому климату своей родины, при котором, казалось бы, кровь должна медленнее обращаться в жилах, отличаются крайней впечатлительностью (...) и удивительно легко поддаются соблазну грандиозных планов, в особенности, если планы эти затрагивают их патриотическое чувство». Однако, по мнению автора книги: «Из всех великолепных проектов, составляемых в России, весьма немногие осуществляются, и они часто недолговечны. Русские теоретически знакомы с потребностями самой передовой цивилизации и всегда готовы приступить к исполнению (...) планов (...), но очень немногие из них действительно и постоянно чувствуют эту потребность, и вследствие этого учреждения, вызванные искусственно для удовлетворения этой потребности, скоро начинают вянуть и умирают».
В заключение Уоллес призывал соотечественников: «Нам следует лучше познакомиться с Россией для того, чтобы этим путём уменьшить вероятие ненужных столкновений».
С цесаревичем по Индии
Ещё будучи в России, Уоллес отправлял свои статьи в английские издания. Их публикации и особенно выход в свет его книги открыли ему путь в большую журналистику. Уоллеса берут иностранным корреспондентом в лондонскую «Таймс» и посылают в Россию. В 1877-1878 гг. он являлся петербургским корреспондентом этого издания.
В 1884 г. английского посла в Константинополе лорда Дафферина [Дэфферина] (в 1879-1881гг. он был послом в Петербурге) назначают вице-королём Индии, и Уоллес принимает предложение стать его личным секретарем. В 1887 г. Уоллес посвящён в рыцари, став командором ордена Индийской империи и получив почетную приставку «сэр» к имени.
В 1890-1891 гг. Уоллес был прикомандирован в качестве Political Officer к свите цесаревича Николая Александровича во время путешествия того по Индии. График путешествия цесаревича был чрезвычайно насыщен. Основной путь по Индии делегация проделала в «экстренном» поезде по железной дороге. Состоявший из двенадцати вагонов поезд был оборудован всевозможными удобствами. Во время остановок в крупных городах путешественников ждали приёмы у местных властей, прогулки по окрестностям, осмотр достопримечательностей, которыми так богата Индия. Нередко им приходилось пересаживаться с железнодорожного транспорта на конный: в экипажах или верхом. Уоллес всегда находился рядом с наследником.
Князь Э.Э. Ухтомский, прикомандированный специально для описания поездки, отмечает, что британец слыл «известным любителем спортивных развлечений». Одним из развлечений высокопоставленных гостей в пути по Индии было проведение всевозможного вида охот: пешими, верхом на лошадях и даже на слонах. Объектами охоты становились кабаны, пантеры, леопарды, тигры... Уоллес не раз демонстрировал свои великолепные навыки всадника. Вместе с индийцами он носился с гиканьем по «ристалищу», насаживая на пики деревянные предметы с земли или на полном скаку пытаясь перерубить привешенную к шесту тушу козла. В Джейпуре [Джапуре] британец принимал участие в любимой англо-индийской забаве «pig-sticking», когда кабанов гонят верхом и колют пиками. Подобное занятие было сопряжено с большим риском, расвирепевший зверь клыками нередко наносил раны лошади и всаднику. Случались и смертельные падения наездника на всем скаку. Сэр Дональд Маккензи всегда демонстрировал изрядную смелость и прекрасную выдержку в сложных ситуациях.
Уоллесу удалось настолько заслужить расположение цесаревича, что шотландец стал считаться «другом» Николая. На двух фотографиях, сделанных во время путешествия, присутствует Уоллес. На обеих британец запечатлён стоящим непосредственно за спиной цесаревича, что недвусмысленно говорит о его роли в свите.
Путешествие продолжалось более девяти месяцев. Полтора месяца из них рядом с цесаревичем постоянно находился Уоллес. Но это была не последняя встреча британца с Николаем...
«Посещая тайные собрания социал-демократов»
После поездки с цесаревичем по Индии Уоллеса назначили редактором иностранного отдела «Таймс», возглавлять который он будет до 1899 г.
Позднее сэру Дональду Маккензи в качестве корреспондента довелось освещать ход русско-японской мирной конференции в американском Портсмуте в 1905 г. Там он неоднократно беседовал с С.Ю. Витте, возглавлявшим российскую делегацию. Сергей Юльевич впоследствии вспоминал: «Макензи Уоллес, посланный специально, как корреспондент короля Эдуарда, которому он делал постоянные сообщения, несомненно вводя его королевское величество в постоянное заблуждение, так как до самого подписания договора утверждал, что договор не состоится».
В 1906-1907 гг. Уоллес выступал в роли неофициального советника британского посла в Петербурге Артура Никольсона. Истинные цели его пребывания были неизвестны даже большинству из его окружения. Уоллес выполнял особое поручение британского короля. К тому времени он имел репутацию признанного эксперта по России и пользовался доверием в высших политических кругах Англии. Убеждённый либерал Никольсон недолюбливал высших российских чиновников и инстинктивно испытывал чувство симпатии к Государственной Думе и, в частности, к партии кадетов. Подобные пристрастия могли отрицательно сказаться на российско-британских отношениях. По всей видимости, перед Уоллесом была поставлена задача оказать влияние на взгляды дипломата, укрепить того во мнении о жизнеспособности царского правительства.
Сын посла, историк Г. Никольсон, впоследствии писал об Уоллесе: «Почти семь месяцев этот учёный-публицист проживал в британском посольстве, добывая информацию из источников, обычно закрытых для дипломатов, попыхивая огромными сигарами в красные шелковые занавески своей спальни, читая революционные брошюры, нанося визиты Витте, Милюкову и реакционерам, посещая тайные собрания социал-демократов». С.Ю. Витте в своих воспоминаниях несправедиво обвинял Уоллеса в том, что тот «имеет слабость к аристократизму; будучи в России, проживает у аристократических семейств, якшается только с высшим обществом» и находится «под влиянием того круга лиц, между которыми он тёрся».
Найдя в журналисте «единомышленника», министр иностранных дел России А.П. Извольский проникся к Уоллесу особым доверием и даже посвящал его в государственные тайны. Впоследствии Извольский ставил в заслугу сэру Дональду Маккензи то, что в 1906 г. был отменён намечавшийся визит в Россию британской общественной делегации, намеревавшейся выразить поддержку распущенной Николаем II Думе. Не один раз Уоллес встречался и с П.А. Столыпиным. Некоторые даже утверждали, что определённые симпатии, выраженные позднее премьер-министром по отношению к Англии, были обязаны, не в последнюю очередь, его беседам с британцем. Наконец, Уоллеса несколько раз принимал сам император.
Всё это время Уоллес состоял в регулярной переписке с английским королем Эдуардом VII. Его взгляды стали проникать на страницы британской прессы и даже в деловые круги Сити. Исследователи, оценивая деятельность Уоллеса в Петербурге, приходят к выводу, что он оказал существенное влияние на происходившую в британской элите переоценку событий в России и отношений между странами. Переориентация приоритетов в политике англичан с кадетов на царское правительство привела к созданию в 1907 г. англо-русского союза.
В 1909 г. состоялась новая встреча Уоллеса с российским императором. Британским двором Уоллес был прикомандирован к Николаю II во время визита того в Англию. Во время шестидневного пребывания на туманном Альбионе русский император остановился на острове Уайт. Из-за опасности возможного покушения британская полиция не рекомендовала Николаю посещение Лондона. Приёмы делегаций и переговоры велись, главным образом, на императорской яхте «Штандарт». В архивах сохранилась фотография с палубы яхты, на которой среди присутствующих мною «опознан» Уоллес. По-видимому, тогда же британцу был вручен российский орден Св. Станислава I степени.
Приобретя известность и весомое положение в Великобритании, Уоллес и впоследствии никогда не утрачивал своих симпатий к России и, по словам современника, пользовался каждым случаем, чтобы «умалять рознь между двумя величайшими нациями культурной части земного шара». Смею полагать, что благожелательное отношение британца к русским, в немалой степени, утвердилось во время его пребывания в Новгороде и Ивановке.
Александр КИРИЛЛОВ