Под сводами подполья. Достоевского много не бывает

Впечатления молодых журналистов о спектакле литовского театра Teomai

Спектакль «Записки из подполья» литовского театра Teomai критиками XXII Международного театрального фестиваля Ф.М. Достоевского был отмечен среди фаворитов. Не все зрители смогли оценить восторг профессионалов по поводу интерпретации одной из самых непростых вещей писателя учениками великого Эймунтаса Някрошюса. В театральном вопросе разбирались молодые журналисты. Представители того поколения, кому была адресована постановка Силвы Кривицкиене.

 

Олеся КАТРИЧ

Адские муки и спокойствие

Мы снова говорим о Достоевском. Бессчётное количество раз тонем в дебрях его разума. Продираемся рецензиями, цепляемся за сюжет. 

«Я человек больной…» - так начинается повесть «Записки из подполья». В спектакле литовского Teatras Teomai главный герой психически нездоров. По ходу спектакля он то начинает выдёргивать волоски из своей жиденькой бородки, то совершает повторяющиеся раз за разом движения руками, то кругами бегает по своей комнате.

Достоевский, Teatras Teomai

Его суетливость - полная противоположность тому, что происходит на второй половине сцены. Металлическая конструкция, напоминающая тюремную клетку, делит пространство на две части. На протяжении всего спектакля картинка остается практически статичной, несмотря на то, что локации действия перетекают из комнаты в доме терпимости к комнате, где живёт наш герой.

Начинается действо с крестного хода через весь зрительный зал на сцену. Трое то ли монахов, то ли послушников поют «Отче наш» и читают по часослову начало утренней литургии. Двое мужчин и женщина – их красивые голоса сливаются, переплетаются и разбиваются о своды филармонии. 

На другой части сцены на кровати лежит тело, закутанное в саван. Кажется, что спектакль начинается с воскресения под бесконечный аккомпанемент «Святый Боже». 

Но в кровати не один человек – два. И это дом терпимости. Когда мужчина вскочит и оденется, мы увидим человека в мятой шляпе и не менее мятом пальто. Странный, жалкий, растрёпанный – как и все герои Достоевского – он как будто бравирует этим и втаптывает в грязь красивую, светлую, похожую на маленькую девочку, Лизу. Он говорит и говорит о том, что ждёт её – распутную, опустившуюся, пока не доводит её до истерики. И только тогда – успокоенный – уходит. 

Достоевский, Teatras Teomai

Это история об одиночестве, которое страшно само по себе. Когда смотришь на героя, мятущегося по своей комнате, срывающегося на слугу, кажется, что одиночество – это проклятие. И вся левая сторона игрового пространства поражена безысходностью, мраком, беспросветностью. Слуга с неподходящим для «Записок» именем Аполлон – единственный светлый и понятный герой. Пока остальные тонут в тоске, он молится, делает какие-то обыденные дела, строчит на швейной машине. А потом совершает почти ритуальное омовение героя, как будто готовит его к погребению. И именно в этот момент начинает казаться, что зритель присутствует на похоронах. 

И сам герой говорит, что только в любви есть воскресение, но в нём самом-то любви нет. У персонажей Достоевского есть одна уникальная особенность – они всегда знают, как нужно жить другим. Когда к герою приходит Лиза, он начинает в растерянности натягивать брюки, запахивает полы халата и снова зачем-то надевает шляпу. Выглядит жалким, говорит какие-то напыщенные фразы, которые совсем не соответствуют новому образу Лизы, сменившей лёгкий пеньюар на строгий чёрный костюм, а распущенные волосы собравшей в гладкий хвост. Она жалеет его – превращается из девчонки, Марии Магдалины, в Деву Марию, мать, она успокаивает героя и оплакивает его песней, которую пели плакальщицы на Руси «Я так слаб душою, сердцем так же слаб / И страстей греховных я преступный раб»…

Достоевский, Teatras Teomai

После просмотра спектакля остаётся тягостное ощущение присутствия на похоронах. На протяжении всего театрального повествования кажется, что правая сторона сцены – это-то и есть настоящие адские муки – то, как невозможно найти себя, болезненно самого перед собой выворачивать наизнанку в самом страшном смысле. И левая сторона полна спокойствия и молитв.

 

Анжелика ЗАУЭР

Нединамичный сюжет, высасывающий из зрителя все соки

Тёмное пространство, узкая кровать в публичном доме и непрекращающийся шёпот молитвы – так начинается сценическая версия эмоционально тяжелой повести Достоевского «Записки из подполья». На сцене – литовский Teatras Teomai.

В повести русского классика нет никакой динамики. Строчка за строчкой главный герой предается своим истеричным, невыносимым для психики мыслям о себе, о людях, о мире. То же и здесь. Невротичный, больной персонаж, бывший чиновник, получивший наследство, а теперь почти не выходящий из дома, долго и надрывно говорит сам с собой, прячась в своей каморке.

Достоевский, Teatras Teomai

Изредка больной выходит из дома, но лишь для того, чтобы отомстить кому-либо случайному за свою боль, и чтобы погрузиться дно. Поэтому зритель наблюдает за долгой сценой в публичном доме. Там герой, получив своё, намеренно унижает и морально издевается над молодой девушкой Лизой, получившей желтый билет. Играя то в героя, то в падшего человека, он отчитывает девушку, мучает её и пророчит ей скорую смерть на отшибе общественной жизни.

Достоевский, Teatras Teomai

Случайно, в нелепом порыве мужчина бросает Лизе свой адрес, и на этом действие для зрителя практически заканчивается. Остаток спектакля – это истерический монолог, полный ненависти, самоунижения и бичевания. Это философские размышления о смысле жизни, о нашей роли в ней, о том, кто есть человек, и кем он притворяется. Мысли эти полны безысходности. Критики замечают, что повесть предвещала идеи не зародившегося еще тогда экзистенциализма.

Герой мучает и себя, и Лизу, и своего слугу Аполлона. Поведение его нелепо, импульсивно и, говоря современным языком, токсично для всех, кто его окружает. Он всё презирает, он никого не любит, он не видит смысла ни в жизни, ни в службе, ни в отношениях между людьми. Он ничему не верит, и ни к чему не готов. Он не знает кто он, и в этом винит мир, который не понимает. «Я не только злым, но даже и ничем не сумел сделаться: ни злым, ни добрым, ни подлецом, ни честным, ни героем, ни насекомым», – скажет он, выбираясь из-под своей кровати.

Окружающие его жалеют. Аполлон заботливо приносит грелку и то и дело заглядывает в комнату, проверить всё ли в порядке. И дело наверняка не только в семи рублях жалования. А девушка Лиза таки приходит в его каморку. Только вот от «героя» ничего не осталось. Больной так ненавидит себя и свое существование, что готов морально убивать каждого, кто его замечает. Он вроде бы и хочет любить, но не может подпустить к себе слишком близко, не принимает ни себя, ни других. Всё вокруг кажется ему лицемерным и грязным. И не только себя он видит в таких красках, но и весь окружающий мир, поэтому слушать его решительно невозможно.

Достоевский, Teatras Teomai

Вот Лиза в слезах покидает его квартиру, а Аполлон медленно закуривает трубку. На сцене много визуальных аллегорий. Например, слуга больного то и дело крутит, и крутит, и крутит колесо швейной машинки, словно бы отсылая к непрекращающимся ни на минуту мучениям главного героя.

Достоевский, Teatras Teomai

Выдержать это не смог и зритель. Люди уходили. Многим вынести это действо было действительно не просто. Как и в случае с фильмами, нединамичные сюжеты редко пользуются популярностью. Однако если задать вопрос, как ещё можно было бы обыграть это произведение, то ответ был бы прост – никак. Сама по себе повесть высасывает все соки из читателя - и за счёт отсутствия действия, и за счёт негативной философии, и раздражающего героя, суждения которого нередко абсурдны и злы. Но в итоге получилась цельная, удивительная по цветам и визуальным образам композиция, заключающая в себе Достоевского таким, как он и есть.

Фото: Сергей ГРИДНЕВ

Поделиться: