«Брось, мудрец! на гроб мой камень, Если ты не человек»

8 апреля в рубрике «Подробности» опубликован материал Геннадия Рявкина «Я пал, защищая законы» с подзаголовком «Гаврила был примерным мужем – государственным», посвящённый обсуждению решения поставить в Великом Новгороде памятник Гаврииле Романовичу Державину. Вернее, само решение не обсуждается; автор просто предлагает «подробности», как он считает, «истории вопроса» служения Г. Державина как «государственного мужа». На самом деле никаких «подробностей» нет; Г. Рявкин лишь излагает известные факты из биографии Державина, большинство из которых были описаны самим Гавриилом Романовичем. Впрочем, «реферат» источников сделан автором материала в присущем Г. Рявкину полемическом ключе, и акценты в нём расставлены таким образом, что, не предложенный читателю напрямую, вывод о целесообразности установки памятника Державину должен как бы напрашиваться сам собой. Именно поэтому считаю нужным откликнуться на эту публикацию, чтобы даже такой уважаемый публицист, как Геннадий Евгеньевич Рявкин, чьё мнение я в большинстве случаев разделяю, не вводил в заблуждение достопочтенную публику, и так вводящую себя в заблуждение малым знанием Державина и как поэта, и как государственного чиновника.

Сразу скажу: я не буду комментировать ту часть материала Г. Рявкина, где он пишет о Державине-чиновнике, хотя именно это автор считает в биографии Державина наиболее интересной частью (что само по себе удивительно, имея в виду специализацию Геннадия Евгеньевича в области работы со словом, тем более публичным). Державин-чиновник – это тот предмет, который наименее может быть подвержен объективному исследованию из-за противоречивости и неполноты источников, а также по причине чрезвычайной сложности оценки любой государственной деятельности любого человека в любое время и даже в любой стране, не говоря уже о России. Отмечу лишь, что сам факт того, что Державин не мог удержаться достаточно долго на одном месте службы, говорит о том, что он отнюдь не был «примерным мужем». Примерные, как известно, уживчивы и непотопляемы. К сожалению, за пределами внимания Геннадия Евгеньевича остались факты десятилетней службы Державина простым солдатом, что противоречило его дворянскому званию, случаи прямых стычек Державина с императрицей, когда та заявляла дежурному офицеру: «Этот господин, кажется, прибить меня хочет!», жалуясь на Державина, схватившего Екатерину за конец мантильи в пылу полемики (ничего себе примерное поведение!)… Впрочем, не буду перечислять те неугодные властям поступки и многолетние дела Державина, о которых хотя бы упомянуто в его же стихах.

Как филолог скажу лишь о чувстве досады, с которым пришлось читать первую часть материала Геннадия Рявкина – о Державине-поэте. Геннадий Евгеньевич хотя и намекнул о пошлости, в которой можно было бы его упрекнуть, возьмись он походя развенчать миф о Державине-поэте, но именно пошлости он не смог избежать. Великий поэт Державин удостоился в статье Г. Рявкина упоминания об одном широко известном эпизоде в Царскосельском лицее (это пространное воспоминание Пушкина зачем-то приведено целиком) и «вытащенным на свет» другим высказыванием Пушкина, где он «клеймит» «старика Державина» с его стихами. Этот странный для опытного журналиста приём мало того что заведомо тенденциозен, он еще в полной мере обнаруживает малую осведомлённость автора статьи в предмете, о котором берётся судить. Отнюдь не на этом эпизоде, упомянутом и в «Евгении Онегине», делается вывод о великом значении поэзии Державина в творчестве Пушкина. И то, что Державин – и учитель, и предтеча Пушкина, – это отнюдь не «версия», как утверждает Геннадий Евгеньевич, а доказанный сотнями литературоведческих исследований факт. Доказанный и самим Пушкиным, всю жизнь возвращавшимся к наследию Державина в явном и неявном виде. То, что поэзия пушкинской поры была во многом противопоставлена поэтическому слову державинской эпохи и стилистике «Беседы любителей русского слова», свидетельствует о преемственности литературных школ и направлений, которые всегда развиваются в полемике с предшествующими им. Упрекать поэта XVIII века в угодливости властям – значит не иметь представления о светской (в том числе поэтической) культуре века Просвещения. Приписывать Державину конъюнктурные темы в поэзии (о победе русского оружия, славе Российского государства и проч.) – значит ничего не ведать об особенностях классицизма и отказывать поэтам, обращающимся к гражданской лирике, в искренности их патриотических (и даже верноподданнических) чувств и присоединиться к хулителям того же Пушкина, осмелившегося (уже в зрелом возрасте) написать в этом ключе поэму «Полтава». Отказывать Державину в величии его многих и многих стихов (прежде всего тех, где он говорит не о царях, а о человеке, Боге) – значит, ничего не понимать в поэзии до Пушкина, который, видимо, для некоторых не только «наше всё», но и «ничего более». Бесконечно припоминать Державину золотую табакерку и пятьсот рублей за оду «Фелица» (которая, кстати, стала прежде всего эпохальным литературным явлением, а потом уже всем остальным) и забывать о категорическом отказе Державина на личные просьбы Екатерины писать какие бы то ни было оды в её честь после того, как он узнал ее ближе, – так же бесчестно, как и упрекать в пошлости тех, кто в начале XX в. «сбрасывал с парохода современности» Пушкина и иже с ним: уж чего-чего, а пошлости у великих зачинателей футуризма не было и в помине…

И последнее. Сам факт установки памятника я обсуждать не буду; речь идет лишь о рассматриваемой статье. Геннадий Рявкин утверждает, что памятник собираются ставить Державину-чиновнику (не поясняя, впрочем, на чём основано его утверждение). Это тоже полемическая уловка: для честных людей нет нужды разделять в одном человеке разные его роли. Не было нужды в этом и для самого Державина: он не стыдился ни своего государственного служения, ни своего творчества. Он лишь уповал на то, что потомки его если не оправдают, то поймут, огненным поэтическим словом призывая в стихотворении «Признание»:

«Падал я, вставал в мой век.
Брось, мудрец! на гроб мой камень,
Если ты не человек».

Дарья ТЕРЕШКИНА