Старая сволочь

Озеро было до того обширно, что берега его даже не угадывались в дымке. И единственным реально существующим оставался для Лизы тот,  где было сейчас разложено для неё складное брезентовое кресло.

Ближе к дымке озеро казалось скучным, почти серым, а у ног Лизы тянулась – едва ли не на километр вдаль - отмель, на которой вода была коричневатой, потому что песок совсем близко. На зыби покачивалась солнечная сеть из остроконечных звёздочек, сплетавшихся тонкими лучами. Вуаль из органзы – легчайшего ургенчского шёлка с золотым люрексом. Как на тех блузках, что полностью умещаются в твоём сжатом кулаке.

Она любовалась игрой света, чтобы не касаться взглядом того, что ещё ближе, чуть ли не у самых ног. Место для кресла её спутник выбрал, не обратив внимания, что рядом на песке валяется выброшенная волной рыбёшка. Золотистый ободок рыбкиного глаза давно потускнел и стал просто жёлт.

Лиза обернулась: за её спиной тянулась гряда валунов, и за нею куда-то прошумела легковушка. Лиза проводила её взглядом: это была первая машина за весь день. Если не считать ту, на которой приехали они сами. Да уж, случись что, на попутке отсюда не выберешься, пыли несколько километров пёхом до деревни, куда ходит (не здесь, а по асфальту) автобус. «Я ведь «умная Эльза», мне всегда надо знать, что будет». 

Как-то ей сказали, что она похожа на шведку. Она удивилась, но обрадовалась и запомнила. Поэтому – Эльза.

Собственно, не ей сказали, а один молодой человек на улице другому: «Смотри, как баба на шведку похожа!». Второй, правда, промолчал.

Да, случись что, на попутке не выберешься. Ни на чём не выберешься, если у тебя нет не то что водительских прав, а вообще умения и способностей водить.

Лиза поёрзала в кресле. Брезент под нею, выцветший от дождей и солнца, был мягок, как льняная рубашка. Сколько женщин могло сидеть на нём до Лизы?

Она всегда думала о себе как о Лизе, без отчества. Даже вздрагивала, если к ней обращались как к Елизавете Ивановне: «Это – меня?».

Она этого не задумывала, само получилось. Но, надо сказать, помогало в борьбе, в которой она была окружена предателями. Предатели-кисти, предатели-пальцы, предатели-колени. И икры тоже.  Все они играли не на неё, а на коварное время.

Сейчас Лиза была в том возрасте, когда носить волосы до самой попы уже не интересно, но и стричься под мальчика вроде бы рановато. Он же находился в том благоприятном для мужчин периоде, когда ты ничем уже не обязан государству и не должен ему ничего – ни деньгами, ни смертью в бою, а простата твоя, должно быть, ещё не достигла критических размеров, хотя и жгучая потребность в женщинах подёрнулась пеплом.

Словом, жизнь была настроена к ним благожелательно,- считала Лиза.

Крепко пахло рыбой, водой, песком. В общем, Хемингуэем. Старик и море.

Ну и пусть старик, но – старый мачо.

Старый Мачо возился неподалёку с ящиком, в каких умельцы носят инструмент. Покачивал головой и что-то неразборчиво бормотал. Поди, недоволен своими снастями.

Пошёл к машине, вынул из багажника банку пива, вскрыл её. Пил без особого желания. Просто должно быть так, вот пиво и приехало с ними. С банкой вернулся обратно к ящику, прихрамывая.

Прихрамывание вообще обеспечивает мужчинам неторопливость. Мачо не торопятся, они цедят и слова, и пиво, и даже водку. Будь Лиза мужчиной, она нарочно прихрамывала бы.

В солнечных лучах седой курчавый волос на груди Мачо блестел, как кольчуга. Вспыхивали капли пота в щетине на щеках. Лёгкие шорты болтались на нём, как сатиновые трусы-семейники. На их резинку свисало небольшое пузико, уместно прикрывая кое-что, располагающееся ниже, и то ли отвлекало внимание от этого места, то ли наоборот.

Это не было тело спортсмена. Спортсмены и не бывают так волосаты,   работа мышц сжигает волос. А его тело было как земля, из которой прёт трава. Как лесная тугая земля. Никакого пресса - ни из шести кубиков, ни из восьми. Просто пузико. Почти как у неё самой.

Лиза инстинктивно втянула живот.

И всё же дряблым Старого Мачо не назовёшь. В игре света на его мускулатуре виделись будто бы движения чужих женских тел. Может быть, её кожа тоже хранила отблески былых мужских тел. Но она считала, что мужчина всегда одинаков, тогда как женщина со всяким мужчиной – иная, новая,  так что Мачо и не мог бы рассмотреть на ней всех пережитых, изжитых ею мужчин.

Мерное похлюпывание волн волновало. Она почувствовала жар на щеках и лбу и подставила лицо под озёрный ветер, чтобы охладить. Ветер, однако, был основательно прогрет.

Мануфактурное великолепие отмели манило, но Лиза не собиралась купаться. Тем более что перед поездкой сбегала под душ – мало ли что.

Мало ли что. Вообще-то можно было надеть то летящее платье, да ещё с полукруглыми вырезами снизу по бокам, похожее на мужскую рубаху, и тогда ветер мог дать волю рукам.  Хотя это слишком – будто утром в его доме ты натянула его рубашку на голое тело. И она выбрала джинсы на целомудренных пуговицах - трудных, тугих, едва протискивающихся в прорамки. Никак не удавалось придумать, куда это платье надевать, оно томилось в шкафу невыгулянное, и снова пришлось выбрать джинсы. А сейчас плотный деним прогрелся, начинало припекать бёдра, да и жаль было лёгких, ласковых прикосновений ветра, пропадавших даром. 

Она вспомнила, как выбирала эти джинсы, стоя перед высоким трюмо в одних трусах, и покраснела. Старый Мачо явился тоже в джинсах. Точнее, в джинсовом костюме.

Можно вообразить, как и он стоит в одних трусах перед трюмо. Стоит и решает надеть всё-таки джинсовый костюм, уже заношенный до белых протёртостей.

Если человек в таком возрасте надевает на свидание джинсовую сбрую, потому что только в ней чувствует себя настоящим мачо, - значит, он не имел возможности обзавестись джинсовым костюмом в молодости, когда это считалось круто. Так не к возрасту приобретают первый в жизни мотоцикл или ковбойскую шляпу.

Был вариант: взрослый внук из этого костюма вырос, и дед теперь донашивает. Имелось, однако, возражение: у молодых ходить в таких костюмах больше не модно, и Лиза обрадовалась этому возражению как отсутствию взрослого внука.

Лиза мысленно похвалила себя за дедуктивные способности: «Это потому, что я умная».

Можно было бы ещё и подробно рассказать себе о том, отчего в доме, где нет женщины, имеется трюмо, но не хотелось.

- У вас есть трюмо? – спросила Лиза.

- Трюмо? – удивился он. – Нет, нету.

Он вообще был немногословен. Пригласить её на свидание («свидание-свидание, а как же!») придумал, но не придумал, о чём разговаривать. На берегу он был совсем краток: «Не хуже анап», «Дышите озером», «Соймы вышли», «Тупой крючок», «Ну, что за мормышка?!» Самые длинные фразы прозвучали по пути: «Кто в горах сплавлялся, дождя не испугается» (начинавшийся дождь, впрочем, кончился уже через километр) и «Машин я не люблю, но вещь это нужная».

Такую машину, как у него, полюбить непросто. Он приехал за Лизой на истрёпанной «Оке», на заднее сиденье которой так неудобно и даже неприлично залезать.  Как только сохранил такой антик?! Лизу катали и на «ауди» (приятельницам она рассказывала то о «ламборгини», то о «ягуаре»), но с таким водителем можно на любом драндулете.

От него исходил тот горьковатый запах поживших мужчин, пренебрегающих иноземной модой на дезодоранты. Этот запах так затруднительно разложить на составляющие. Она всё же попыталась: немного соли, немного мускуса, вчерашние носки, сухая трава – и не скошенный клевер, а надломленная, поникшая полынь. Пришлось признаться себе, что запах её волнует.

На Старом Мачо была бейсболка. Но ему пошла бы и кепочка – такая… плоская, блином… Или лёгкая шляпа с узкими полями. Шляпа сделала бы его ещё больше похожим на актёра. На какого? Харрисон Форд?

Это следовало обдумать, но думать было лень: усыпляли игра света и духота. Бывает такая дрёма, непреодолимая, сладкая, но при этом и тревожащая всё тело.

Он снял бейсболку, кинул на пустое кресло рядом с собой и пригладил коротко стриженные волосы того стариковского цвета, сохранять который женщина не может себе позволить и окружающие не могут ей этого позволить. «Стариковский» - это нехорошо, неделикатно. Волчий цвет, - поправила себя Лиза (она была корректором с редакторскими претензиями и иногда умудрялась в авторских текстах заменять слово-другое на собственные).

Нет, всё-таки Клинт Иствуд.

Не может быть, чтобы с машиной дело нельзя было поправить, это мы разъясним. Но с Клинтом Иствудом можно сидеть хоть в «Оке», хоть в летней кафешке под тентом, на границе солнечного света и тёплой тени. Лишь бы вино золотилось в бокале и отбрасывало на столешницу трепетный зайчик.

Она представила себе, как в кафе он будет красоваться перед соседним столиком, потому что пришёл с женщиной моложе него. Моложе, конечно, в разумных пределах. Для начала он издалека швырнёт свою шляпу – и та ляжет на третье плетёное кресло за столом: чтобы никто случайный не подсел за наш столик.

За наш, да.

Мачо вернулся к своему ящику. Сделал ещё один нежадный глоток из банки.

Пока ехали, Лиза обратила внимание, что у него не хватает двух передних зубов. Странно, почему он не собрался вставить новые. Теперь их делают совсем как настоящие и даже красивее. Ну и ладно, зато так - очень удобно для французского поцелуя. Того, который сопровождается выбросами дофамина и окситоцина, и чёрт с нею, с язвой, которую обмен горячей слюной может попутно провоцировать. Это была короткая стычка камасутрических истин с википедическими, характерная для начитанного человека. Сейчас она уже не повторилась: видимо, вопрос вполне разрешился.

Глоток оказался шумным, потому что последним: он смял банку, отшвырнул. Взял сеть, пошёл в воду.

С сетью через плечо он был похож на ретиария.

В детстве она играла с мальчишками в восстание Спартака. Она изображала жену Спартака. Ничего эротического, в таком возрасте даже лифчиков не носят; она готовила каши из воды, песка и лепестков. Тем не менее, сосед Вова - с отцовской мерёжей на плече, драной-передраной и уже не поддающейся починке, - был очень хорош.

Старый Мачо вышел из вод, как Нептун, сея мелкие капли с волосяной кольчуги. За ним волочились комья какой-то травы, а в сети блестела, как лезвие, единственная узкая рыбка.

Где Вова сейчас? Он был из простых. Наверно, отмечает окончание рабочей смены «ершом», как его отец когда-то. И растит двоих или троих детишек своей жены – наверняка блёклой. «Я так и знала, ведь я всегда была «умная Эльза».

А тогда, насмотревшись фильма с этим… как его… Дугласом, они прочитали о гладиаторах всё, что нашлось в детской библиотеке. Вова, небось, всё тут же забыл, а «умная Эльза», потому что умная, запомнила: ретиарию противостоит на арене секутор – человек в тяжёлых латах и с коротким мечом. Исход их схватки не предопределён.

Исход схватки никогда не предопределён.

Ретиарий направился к лодке, увязшей в песке неподалёку от них. Вся в коросте растрескавшейся краски, она не внушала доверия. Не случайно её тут бросили – и даже вместе с веслами, тоже треснутыми. Вряд ли на такой решишься забраться на середину озера.  Разве что отплыть немножко подальше от берега.

«Умная Эльза» смотрела, как он пытается столкнуть лодку в воду. Её мышцы невольно напряглись. Говорят, болельщик на стадионе, не вставая с кресла, проделывает едва ли не меньший объём работы, чем сам спортсмен, разница – в результате.

От скрипа песка у неё даже зубы заныли: песок словно въелся в дерево.  До воды оставалось не больше метра, и она поняла, что Мачо остаётся развернуть лодку бортом к рыжей воде, к солнечной органзе.  Он покрепче упёрся в берег ногами и запустил широко расставленные руки под корму, чтобы её приподнять. 

И вдруг отпрянул, будто в грудь ему ударила стрела и пробила серебристую кольчугу. Попятился, согнувшись. Стал оседать. И упал.

Ей подумалось, что он оступился. Но он даже не пытался приподняться.

Лиза вскочила с кресла и пошла к лодке. Мелкие осколки ракушек больно царапали подошвы, и она побежала.

Старый Мачо лежал навзничь. 

Подгоняемые ветром песчаные змейки ползли по лицу Мачо, оставляя следы на губах и ресницах. Один тусклый, рыбкин, глаз оставался открытым, уставленным в небеса, и по нему, пыльному, проплывали тени облаков.

Ни в какой помощи Старый Мачо уже не нуждался.

- Старая сволочь! – это вскрикнула даже не Лиза, а её обида. И - немножко – страх: растерянность не столько перед смертью, сколько перед трудными часами жизни впереди.

В сердцах она пнула лежащего.

Слишком далеко заглянула сегодня умная Эльза, слишком, во многое успела поверить, и кто-то должен был заплатить за обман.

- Старая сволочь! – повторила Лиза тише, враз ослабев от ненависти. И снова ткнула обманщика ногой.  

А что такого? В конце концов, ему было уже всё равно.

Сергей БРУТМАН

Фото автора.