Десятая жизнь

Осенью Семёнову загорелось продать дачу, и он дал об этом объявление в интернете.

Ну, как дачу? Огород в садоводческом товариществе.

Сделать это надо бы давно, как только схоронили отца. Да руки не доходили.

Знакомые подняли Семёнова на смех. Дескать, на зиму никто огород покупать не станет. К тому же и сам не знаешь, что продаёшь, раз несколько лет там не был: вот пишешь в объявлении, будто участок - с домом, а дом, может, сгорел давно.

Раньше Семёнов был начальником - маленьким, душ на пятнадцать, но со служебным автомобилем и водителем. Поэтому собственную машину он не покупал, а теперь уже и не на что. А к услугам пенсионера – только общественный транспорт. Хорошо, что дача располагалась в ближнем пригороде.

Пару километров от конечной остановки до участка Семёнов отмахал бодро: октябрь, свежо. Ветер ощутимо подталкивал его в спину. Дача, конечно, никуда не делась: ещё издалека, с грунтовки, светили ярко-жёлтым стены домишка. Отцу цвет не нравился, но именно такую краску подогнал старику сын: какая уж оставалась после ремонта их учреждения. Вблизи стало ясно, что качество краски тоже оказалось так себе: вся растрескалась, и на дощатых стенах курчавились нарядные махры.

Соседи, надо полагать, уже закончили сезон, и на улице стояла мёртвая тишина.

По пути представлялось, что на участке, как в песне, «трава по пояс», не войдёшь. Однако - не так уж и страшно, не по пояс. Видимо, погода в этом году не способствовала.

Зато домик был цел. Как и самодельная тепличка: белёсое полиэтиленовое привидение. Цела была и скупая яблоня напротив крыльца. Под ней валялось немного падалицы. Яблоки тут всегда родились мелкие, но красивые, как новогодние игрушки. Наклоняться за ними было лень, но напрашивался какой-нибудь символический хозяйский жест. Семёнов отщипнул и разжевал одну пламенную ягодку с калины, по обычаю гнувшейся под грузом дикого урожая. Морозы ещё не ударили, и от кислятины аж передёрнуло.

Подумаешь, наследство. Домик был больше похож на сарайку, хотя и при кокетливом крылечке с навесом над тремя ступенями. У Семёнова-старшего и всё было так. Даже фамилию он оставил сыну невзрачную: когда-то в школе оставалось завидовать двоечнику, звучно звавшемуся Аполлоновым. Сестра хотя бы вышла замуж и избавилась от их не запоминающейся фамилии. Ей, кстати, досталась родительская двушка, которая брату и не нужна была. Сестра задёшево и быстро эту хрущёвку продала и свалила обратно к мужу, в Сибирь.

Семёнов обернулся на шорох: сквозь траву пробирался от забора кот.

Кот был раскраски обыденной, как наследственная фамилия: серый в полоску. Породы, что называется, «русской помойной». Не пушистый, рёбра напоказ. И морда – с буквой «М» во лбу - жалким треугольником.

Громко мяукая, кот (или он - кошка?) начал отираться о ноги Семёнова. Понятно: изголодался. Люди уехали в город, а его оставили.

От тёток во дворе Семёнов слышал, что такой окрас называется каким-то английским словом. Ну да, нашёлся англичанин. Джентльмен, эсквайр. Нет уж, русский помойный - и точка.

- Нету у меня жрать, - сказал Семёнов, ради убедительности разводя руками. – Ничего нету. Пшёл вон.

Но кот забрался на крыльцо и разлёгся на ступеньке.

Семёнов махнул рукой и пошёл на дорогу. Серый, приподняв голову, смотрел, как он закручивает калитку куском проволоки. Ну и ладно, как зашёл, так и выберется: под калиткой щель широкая, даже собака пролезет.

Теперь ветер дул в лицо, упирался в грудь, отталкивал. Но удалось успеть точно к автобусу. Дом есть, теплица есть, - думал Семёнов, - продавать, обязательно продавать, только вот почём?

Дома он включил телевизор и чайник, накинул тёплый халат. Жил он один, и был этим доволен. Жена ушла от него давно. Тогда они стали редко видеться с отцом, потому что тот сказал: «Дурак ты, однако». Кстати, тогда же и сестра неожиданно позвонила – только чтобы сказать: «Дурак ты, братик». Семёнов, однако, никакой вины за собой не чувствовал и потому обиделся на всех. Особенно на сына, затаившегося где-то на северах и даже не позвонившего.

Вообще-то обижаться было не на что. В конце концов, пресловутый последний стакан воды можно самостоятельно налить загодя и держать наготове, хотя неизвестно, так ли уж хотелось кому-нибудь в такую минуту пить – нет ни свидетельств, ни свидетелей. И вообще - чем плохо быть никому ничем обязанным и ни за кого не отвечать? Если разобраться, это даже приятно – наконец делать только то, что тебе самому угодно. Но и обижаться - тоже приятно.

Телевизор что-то бубнил, но у Семёнова было своё кино. Проплывали перед ним жёлтый мохнатый домик, упрямая яблоня, теплица, сквозь уцелевшую плёнку которой темнели сорняки, самовольно занявшие грядку. И кот рядовой наружности.

Уехали все, - лениво думал Семёнов. Завели живую душу – и уехали. Сами дома сидят, в тепле… Бросили голодного, холодного.

Сам он животных никогда не держал. Но в детстве у них был точно такой же полосатый. Звали его тоже простецки. Иногда они с сестрой ссорились, ревнуя, к кому Васька пристроится на ночь. Тот предпочитал спать с Семёновым. Угревшись, урчал под ухом. Ребёнку засыпать – это как взрослому прощаться с жизнью, а Васька усыплял незаметно и безболезненно.

Однажды Васька отправился на прогулку и не вернулся. Может быть, как у котов принято, он ушёл умирать в одиночестве, потому что кончились все легендарные девять кошачьих жизней. Всё равно мальчики не знают ни про кошачьи обычаи, ни про магический набор, им остаётся только грустить. К счастью, грустить долго мальчикам некогда…

Гады какие! - вдруг озлобился Семёнов. Кошки – они же тепло любят!

Гады! – повторил он и добавил ещё несколько слов, облегчающих душу.

Он оделся и спустился в магазин. Собственно, это была лавчонка в подъезде: дом советский, но тех времён, когда по инерции делали парадные подъезды; их двери за ненадобностью оставались запертыми круглые сутки, а потом каждое парадное заняла мелкая торговля. Семёнов иногда заходил сюда за всякими пустяками – за хлебом, за сосисками. Сейчас он впервые попросил пакет кошачьего сухого корма и несколько - с влажным. «Завели кого?» - сочувственно спросила продавщица. «Не совсем», - ответил он. Она взялась рассказывать, что у неё самой - двое уличных подобрышей, но слушать было некогда.

Пока доехал, начало смеркаться. В октябре это делается рано и быстро.

- Кис-кис! – позвал он от калитки. - Васька! Васёк!

Пусть будет кот, а не кошка.

- Васятка! Да Васенька же!

Пусть будет кот, но его не было.

Семёнов с трудом разодрал пластиковый пакетик с кусочками, выдавил желе прямо на нижнюю ступеньку. Прихватить какую-нибудь посудину он не догадался, ключ от жёлтого домика – тоже.

Кот пришёл молча. Скользнул к ступеньке и начал жадно есть. Пришлось открыть ещё упаковку. «75 г» - прочитал он на пакете. Пока выдавливал пахучие граммы, кот бодался, лез под руки: поторапливал.

- Сколько ж ты не жрал-то? – удивился Семёнов.

Проглотив и эту порцию, кот снова тихо, но настойчиво замяукал, нарезая круги вокруг кормильца.

- Неделю, что ли? – не поверил Семёнов.

Третий пакетик кот ел чуть медленнее и не мешал открыть пакет с сухим кормом.

Семёнов уселся на верхнюю ступеньку, застеленную половиком. Рядом кот хрустел сухарями. Потом опять замяукал.

- Не сходи с ума, бомжик, - посоветовал Семёнов. – Всё равно больше нету.

Кот посмотрел на него снизу вверх.

- Нету, нету, - подтвердил Семёнов.

Кот внимательно обследовал ступеньку, обнаружил в щели между досками ещё несколько застрявших лепёшек, выцепил их лапой и разгрыз.

- Мышей лови, - посоветовал Семёнов. – Они есть, наверное. Или птичек, если сможешь.

Кот потёрся о ноги Семёнова и вспрыгнул ему на колени.

- Экие нежности, - проворчал тот, обнимая кота.

Кажется, давненько он так много ни с кем не разговаривал.

Полез в смартфон – глянуть в интернете расписание автобусов.

- Пока ты, гад, жрал, последний ушёл.

Когда-то, женихом, он пешком проделал до своей будущей-бывшей не меньший путь, чем отсюда до места, где остался включённым телевизор. Вдобавок по морозу. Ну так то – женихом, был стимул. Сейчас к чему рваться, куда? Телевизор, если не щёлкать пультом, выключится сам: такая защита от дурака - сонного или пьяного. Нет, не пойду, силы не те.

Семёнов согнал кота, подёргал дверную ручку: дверь будто корни пустила, как соседняя яблоня. Он наскоро обошёл участок, кот бежал за ним. Нашлось только несколько трухлявых досок, но никакой железяги, которой можно было бы дверь поддеть. Вернулся на крыльцо, устроился поудобнее и поднял капюшон.

Кот опёрся передними лапами о колени Семёнова и уставился ему в глаза.

- Что ли запрыгивай уж.

Совсем стемнело, но в садоводстве не загорелось ни одно окошко. О печном дыме тем более не могло быть и речи. Стал пробирать холод. Вспомнилось, какая температура обещана на ночь, и от воспоминания сделалось ещё неуютнее.

Обнимашки уже не спасали, пришлось засунуть кота за пазуху. Он там урчал в темноте, ворохался, шуршал шерстью о куртку. Блохастый, небось. При этой мысли сразу зачесалось то здесь, то там: воображение, мать его.

Кот затих первым: угрелся. Начало морить и Семёнова. И, надо полагать, сморило.

Потому что, обнаружив звёзды у себя над головой, он вспомнил, как отыскал в интернете своё объявление и переделал текст: «Продаётся участок с яблоней и дом с котом». Когда бы это могло быть? Разве что во сне. Да и кот ли это? Не кошка ли? Он запустил руку за пазуху, попытался нащупать в горячем мохнатом комке признаки мужественности, но не преуспел и опять задремал.

И снова полез в интернет, снова перечитал своё поправленное объявление – и удалил его вовсе.

На рассвете иззябший Семёнов поспешил к первому автобусу. Васька - хвост трубой - сопровождал его метров сто. «Жди, Василий», - велел Семёнов дрожащим голосом. Кот остановился, потом свернул с дороги в травяные колтуны.

Так удалено объявление – или это только привиделось? Облегчение, испытанное там и тогда, во сне, не возвращалось. В дорожных выбоинах пока блестела вода, но долго ли до утренников и ледяной корки на лужах? А там и снег пойдёт… Ладно, разберёмся. Потом, потом.

 

Сергей БРУТМАН