«Спокойные люди» по-прежнему спокойны

Почему кинофильм «Праздник» заклеймили за «кощунство».

Кажется, сегодня важнейшим из искусств для страны является не кино или там цирк, а чистый «хайп»: умение скандализировать друг друга и массово увлекаться скандалом. Если бы не скандал, то едва ли фильм А. Красовского «Праздник» попал в новостные ленты, как ранее попала  в них «Матильда». 

Обстоятельство причины

Причиной стал даже не сам фильм, а его синопсис. Точнее,  чрезмерно краткая формулировка его содержания: якобы снята «комедия о блокадном Ленинграде».

Патриотическая общественность и Минкульт немедленно приняли позу клодтовых коней над Фонтанкой: это же кощунство! Тем более – в преддверии 75-й годовщины (теперь уже миновавшей) снятия блокады.

Телеведущий Дмитрий Киселёв сравнил картину  с геббельсовской пропагандой и воспользовался случаем, чтобы призвать сузить «диапазон свободы самовыражения» в России.

А уж когда синопсис слегка расширили, пояснив, что фигурирует в фильме «спецпаёк», недоступный для сотен тысяч умерших от голода ленинградцев, градус осуждения не увиденного ещё фильма поднялся на такую высоту, что режиссёр даже не стал обращаться за прокатным удостоверением, пути к которому были заранее отсечены.

Тем не менее, в Интернете фильм доступен.

Обстоятельство места

Ленинградская блокада – тема трудная. Но думаю, что могу её коснуться. Хотя бы по праву человека, которому с детства знаком вкус семейного послеблокадного чая.  Даже 20 лет спустя хозяйка клала в него столько сахару, что,  угостившись, я торопился на проспекте  отпиться газировкой из автомата – за одну копейку, конечно: без сиропа. Этой шипучкой можно было смыть нестерпимую сладость изо рта, но не из памяти, не из ген.

Теперь мы знаем, что  затяжная нехватка сахара (хлеба, масла, мяса) была уделом не каждого защитника Ленинграда.

Общество уже пережило скандал с ромовыми бабами, которые пеклись в осаждённом городе. Точнее, с обвинением во лжи, которое министр культуры бросил писателю Д. Гранину.

Г-н Мединский – одно из самых странных порождений духовной атмосферы, воцарившейся в стране в начале XXI века.  Он не одинок, просто он – фронтмен, лицо мощной прослойки ура-патриотов, которые способны хором  и яростно доказывать недоказуемое и отрицать очевидное. Включая ромовые бабы, существование которых было зафиксировано фотообъективом ТАСС 12 декабря 1941 года, когда голод на берегах Невы уже начался. Снимок, конечно, не содержит указания на то, что выпечка предназначалась только для элиты. Публикатор снимка в «перестроечном» «Огоньке» А. Чернов привёл свидетельство читательницы, что «на новый 1942-й год во Дворце пионеров на Невском ей, ребёнку, презентовали четвертинку ромбабы». Но и предположить, что кондитерская фабрика работала именно на детей, было бы странно.

Кстати, наш земляк, один из руководителей обороны «колыбели революции» А. Кузнецов, выступая перед партхозактивом,  призывая проявлять максимальную заботу о населении, о детях прямо  признавал:  да, мы питаемся лучше, мы - в тепле …. Эту цитату приводит историк блокады Н. Ломагин.

Свидетельств существовавшего неравенства в беде достаточно. В 2015 году в журнале «Новейшая история России»  был опубликован дневник сотрудника НКВД Фёдора Боброва, ведавшего кадровой работой на одном из заводов города. В 1942 году старший лейтенант госбезопасности много внимания уделяет именно своему рациону. Он поневоле акцентируется на нём в самое трудное время. «7/IV 1942. Вечером неплохо поужинал дома. Пил чай с молоком». «8/IV 1942.  Завтракал у себя неплохо. Получил песок, печения и банки с…». «10/IV 1942. Утром хорошо позавтракал. Ел капусту с луком и кашу пшённую с маслом, пил кофе». «17/IV 1942.  Завтракал хорошо... Вечером пил чай с м[олоком], колбасой».

Символичное обстоятельство: Бобров жил в 200 метрах от Тани Савичевой – автора другого блокадного дневника, ставшего для всех нас хрестоматийным. С марта по май как раз и умирала её родня. А в это время: «5/IV. Утром позавтракал неплохо…  Был дома, истопил печку…  Был у Нади, снёс ей белого хлеба килограмм и 200 грамм муки… Вечером получил от Наркомата копчёной колбасы и шпик...».  Шёл, стало быть, мимо умирающих Савичевых, нёс в свою натопленную квартиру хлеб, колбасу, шпик.

Проблема в том, что никакие доказательства на «патриотов» не действуют.  Да они и не читают историков. Они читают только друг друга. Ну, может, ещё  Мединского.

Между тем введены в оборот  многие исторические документы. Если бы их изучали, не заварился бы памятный скандал с телеканалом «Дождь» - с его опросом о целесообразности обороны Ленинграда. Участники опроса имели бы возможность щегольнуть знанием того, что гитлеровцы и не намеревались «взять» многолюдный город. А с другой стороны – показать, что «пораженческие настроения» существовали в самом городе.

НКВД собирало свидетельства о настроениях и разговорах горожан, которые сегодня покажутся не менее «кощунственными», чем любые попытки говорить о тёмных сторонах нашей истории. Самая страшная – первая – зима блокады смывала с людей тот «ура-патриотизм», которым больно сегодня российское общество. Длинное ухо госбезопасности слышало выражения вроде: «Лучше бы нас всех расстреляли, чем так мучиться». Это – обычный работяга, «мещанин». Однако и  бессмертный голос блокадного Ленинграда - Ольга Берггольц – писала в дневнике: «Не знаю, чего во мне больше - ненависти к немцам или раздражения, бешеного, щемящего, смешанного с дикой жалостью, - к нашему правительству… Это называлось: «Мы готовы к войне». О сволочи, авантюристы, безжалостные сволочи!». Но что осталось, когда голод и лишения истончили наносной слой патриотизма? Остался патриотизм глубинный, сердечный, подлинный, остался стоицизм обречённых, заставлявший и терпеть, и трудиться.

Боюсь, что нынешние «патриоты» с Ольгой Фёдоровной поступили бы за такую запись не мягче, чем с затравленным «Дождём». Расстреляли бы.

Обстоятельство образа действия

Пастернака легче всего осуждать, не читая. Ещё легче – не умея читать вовсе.

Что ж удивляться болезненной реакции на попытку снять «комедию о блокаде». Люди в муках умирают – и вдруг комедия?

Ведь комедия в представлении обывателя – это когда персонаж падает, наступив на арбузную корку.  Видимо, в представлении министра культуры – тоже.

В политической оппозиции тоже есть простенько мыслящие деятели. Питерский депутат Максим Резник (исключённый из «Яблока») заявил, что блокада — святая тема, и сам он фильм «Праздник» не посмотрел бы. «Не буду смотреть, но осуждаю» - это ещё хуже, чем «не смотрел, но осуждаю». Это уже полноценный Мединский, которому сценарий фильма предоставили, но он и знакомиться с ним не стал, заявив, что «глупостей не чтец, особенно подобных». 

С особым удивлением я обнаружил, что модный кинокритик Антон Долин, рецензируя  «Праздник», также пытается оперировать понятиями, близкими к расхожим: «Праздник», конечно, никакая не комедия. По жанру фильм ближе всего к комедии положений, но смеяться особо не из-за чего».

Там действительно «смеяться не из-за чего». Если под смехом понимать хохот в голос: «Поржём?». Но и искать объяснение в жанре «комедии положений» - излишне.

«Иванов», «Вишнёвый сад», «Чайка» - эти свои пьесы А.П. Чехов атрибутировал как комедии. Много ли там по-настоящему «смешного»? Треплев застрелился – обхохочешься? Я даже не уверен, что чеховские пьесы являются «комедиями положений». Но они безусловно являются комедиями с  точки зрения эстетики. «Комическое порождает социально окрашенный, значимый, одухотворённый эстетическими идеалами, «светлый», «высокий» смех, отрицающий одни человеческие качества и общественные явления и утверждающий другие» - это я цитирую «Эстетику» Ю. Б. Борева. Можно огрубить, но и заострить формулировку: предметом комедии является любое несоответствие её героев идеальному представлению о том, «как надо», «как должно». 

И это – в точности о фильме «Праздник».

Обстоятельство цели

В 2014 г. «Новая газета» опубликовала интервью с простой блокадницей Н. Спировой. Ну, как - простой… В годы блокады она работала во… фруктовом отделе Елисеевского магазина.

Правда, не в самую страшную зиму, а  с августа 42-го. Тем не менее:  «Яблоки, груши, сливы, виноград. Всё свежайшее. И так – всю войну. Напротив меня был мясной отдел. Несколько сортов колбасы, окорока, сардельки. Рядом кондитерский – конфеты, шоколад… Люди приходили спокойные, хорошо одетые, голодом не измождённые. Показывали в кассе какие-то особые книжечки, пробивали чеки, вежливо благодарили за покупку. Был у нас и отдел заказов «для академиков и артистов», там мне тоже пришлось немного поработать. В очередях в Елисеевском никто в голодные обмороки не падал…  Всё, что продавалось, можно было есть неограниченно… Все [работники магазина – С.Б.] спокойно отоваривали здесь свои карточки».

Фильм А. Красовского – как раз о «спокойных людях», которым не грозил голодный обморок.

Кстати, время действия фильма определить трудно.  Предположительно,  наступает 42-й, но, как говорится, это не точно. Блокадный Ленинград в кадре вовсе не появится: герои живут («как в раю!») от него изолированно, где-то за городом. Их там укрыло государство, поскольку глава семьи Воскресенских – учёный, работающий вроде бы над биологическим оружием.  Дом свой – с двумя ванными! – семья получила, скорее всего, ещё до войны. Да война и сейчас тревожит его обитателей меньше, чем других.

К Новому году Воскресенским, словами «Двенадцати стульев», Бог послал курицу, а также шампанское, картошку и -  как реальному чекисту Баранову – сало. То есть не Бог, конечно. «Вам поставляет продукты товарищ Сталин?» - правильно понимает голодная девочка Маша, которая случайно приблудилась к Воскресенским. Её, Машу, а также инвалида Виталия семейству тоже «Бог послал»: их привели в дом дети учёного. У Воскресенских и без этих чужаков хватает проблем: они лишились прислуги, надо как-то управиться с не ощипанной и не выпотрошенной курицей, а тут ещё изволь напоказ  резать хлеб не как обычно, а на газетке, чтобы не растерять ни крошки, надо создавать видимость экстраординарности изобилия на столе…

Скажем прямо: действие  фильма выглядит вялым. И не потому, что развивается в одной комнате. Просто актёрам не хватает драйва. Возможно, участие в халтурных сериалах повлияло на Яна Цапника и даже на Алёну Бабенко (учёный и его жена Маргарита). А поиграть актёрам, в принципе, есть что: в конечном итоге не только курица сгорит в духовке, но сгорят и репутации. Все персонажи окажутся не совсем такими, какими предстали в начале. И жених-инвалид обернётся  не героем-фронтовиком, а дезертиром, и Маша – не воплощением невинности «в миллион раз лучше нас»… То есть все тут – заведомо беднее эталона, который создан нашим богатым воображением и прописями о людях военной эпохи.

Но вот что очень важно: А. Красовский попытался проанализировать внутренний мир Воскресенских. В нём обнаружились и завистливая ревность: другим выдали утку, а их уже полгода снабжают только курами. И тщеславие: враг не пытается меня убить – значит, я не совершил важного научного открытия?! И  забота о других, данная воспитанием, всплывающая в интеллигенте автоматически, но оттого и  ценная: Маргарита велит сыну, бросившемуся за девочкой, выскочившей на улицу: «Пальто возьми, да не своё, а её!».  То есть «спокойные люди» внутренне могли быть не настолько спокойными, чтобы дать нам право обвинять их в абсолютной  оледенелости.

Обнаружилась и попытка успокоить собственную совесть и даже перейти в атаку, защищая своё особое положение: «Государство о нас заботится. А за что вас любить? Что вы дали этому миру?». 

Но ведь и присутствие совести обнаружилось тоже! Перед лицом неимущих им неловко жрать эту самую курицу «от Сталина». И вдвойне неловко, что трапеза не ограничится одной лишь курицей.

Но и ханжество: питаться курятиной и салом, зная, что неподалёку умирают от голода, - можно, но показать, что у тебя есть то, чего нет у других, - стыдно: «Ты хочешь, чтобы все знали, как мы живём?».

Словом, в этих людях сплетаются в змеиный  клубок нравственные терзания – и грешные, и высокие. И уже это в некотором смысле может извинить непрояснённость того, действительно ли они «дают что-то этому миру».

Обстоятельство времени

Открыл нечто микробиолог Воскресенский или нет; морально или аморально изобретать биологическое оружие – даже ради защиты Отечества, - всё это достойно зрительской рефлексии. Но факт остаётся фактом: всегда существует «элита», существуют «избранные», о которых  «заботится государство». Вопрос – в том, как чувствует себя эта элита.

Интересно, что  скандал  вокруг фильма не закончился, даже когда А. Красовский выложил его в Интернете для бесплатного просмотра. И трудно отделаться от подозрения, что кто-то всё же своевременно прочитал сценарий. И безошибочно спроецировал его коллизии на наше время. Как сделали это и многие зрители в комментариях на канале «Youtube».

Проблема не в том, что у государства и сегодня есть каста избранных. И даже не в том, какую пользу эта «элита» способна принести государству и способна ли вообще. А в том, способна ли она испытывать те же чувства, что и Воскресенские, переживать внутренний конфликт. Стыдиться, наконец, своего богатства, просто неприличного на фоне нарастающего разорения страны. Или хотя бы стесняться, что ли. Хотя бы ханжески делать вид, что стесняешься.

Если и способна, то научилась превосходно  скрывать это.  Ей даже ханжества не требуется. Её бесстыдство – органично.

Это абсолютно «спокойные люди».

В финале героиня Бабенко, глядя прямо в камеру и поздравляя зрительный зал с Новым годом, вдруг подмигивает. По-моему, она подмигивает именно «спокойным людям». 

Вот только когда наступит для России тот её «Новый год», когда эти  «спокойные люди» будут наконец изгнаны ею из их личного «рая»?

Или когда - хотя бы – их «курицы» обуглятся. То есть их яхты. И их усадьбы. И их заграничные виллы.

Так может, Маргарита подмигивает не им, а всем нам? 

Сергей БРУТМАН

 

В заголовке публикации -  фрагмент картины П. Кончаловского «А.Н. Толстой в гостях у художника». На переднем плане – курица и окорок. Портрет датирован маем 1941-го. В мае страна уже готовилась к войне: офицерские училища досрочно совершили выпуск лейтенантов… А государственная элита наслаждалась жизнью.

Поделиться: