Родная 60-я. Путешествие вдоль новгородской параллели. Вологда и Огибалово

А вот воспоминания о большом доме, светлой комнате с массивными деревянными половицами, покрытыми дорожками из витых разноцветных лоскутков, высокой кроватью с пышно взбитыми перинами из оленьей шерсти, застеленной красивым покрывалом с кружевным подзором, с пышными подушками, покрытыми белыми льняными кружевными накидками, - самая настоящая реальность. Бледный сантиметровый шрамик на моём лбу – результат давнишнего столкновения с одним из многочисленных шаров на никелированной спинке кровати.

Мне было три с половиной года, когда родители уехали из Вологодской области. Там я больше никогда не бывала. Все мы родом из детства. Какие мы и почему именно такие – ответы можно искать и там, в далёком прошлом. Но для этого с ним надо познакомиться. Решено – еду я на родину.

Шурша в Интернете, понимаю, что добраться до села Огибалово, что километрах в 30 от райцентра Вожега, совсем непросто. Аналогия с Новгородской областью: маршруты общественного транспорта сильно сокращены. До Вожеги, а это километров 200 от областного центра, из Вологды автобус ходит один раз в день вечером, время в пути с шести до десяти. Поезд, правда, тоже есть, и тоже один, вечером. Оказаться в незнакомом городке на ночь глядя, зная, что до Огибалова можно доехать на автобусе только во второй и четвертый четверг месяца, или в первый и третий вторник, если на то есть заявка местной администрации, - перспектива невдохновляющая. Выход один – такси. 

Вологодских таксомоторов в Интернете – множество. Выбираю перевозчика, предлагающего аренду автомобиля с водителем. Отвечает сам водитель, Андрей. Подсчитываем, во сколько обойдётся поездка, имея ввиду, что потратить придётся целый день. Получается по-божески: как трижды съездить на такси из Новгорода в Кречевицы и обратно… 

Вологодские бухтины

- А ведь Вологда чуть не стала столицей России. Что, не верите? Иван Грозный стал тут строить огромный кремль, храм возводить, а когда пришёл проверить, как идёт строительство, вошёл в собор, а ему то ли на голову, то ли на плечо плинфа упала, кирпич то есть. Он отряхнулся, но посчитал, что это очень дурной знак, и совсем покинул Вологду.

Иван Грозный был не то, что Пётр Первый, во дворце, в роскоши здесь жил, а Пётр Первый в скромном домике, мы к нему потом съездим, я покажу.

Простой был Пётр Первый и выражался просто. Вот речка Пёсья Деньга почему так называется? А ехал царь через неё и уронил серебряную монету. Челядь бросилась искать-поднимать, а Пётр Первый и говорит: «Ну и пёс с ней!». Вот вам и Пёсья Деньга.

Пёсья Деньга – это в Тотьме, а название Тотьма откуда произошло?  Тоже от Петра Первого. Государю город очень уж не понравился, вот он и выразился о нём «То – тьма».

Я не перебиваю жизнерадостно-разговорчивого таксиста Андрея, иду рядом с ним по Кремлёвской площади этаким благодарным слушателем,  любуюсь Софийским собором (который должен был называться Успенским, его в опричной столице первый русский царь приказал строить как «церковь лепую соборную», и который после завершения строительства, уже после смерти Ивана Грозного, нарекли Софийским, как в Великом Новгороде, - вологжане, всегда лояльные к Москве, не позабыли свою генетическую связь с новгородцами), его высокой колокольней, храмом  Александра Невского и Воскресенским собором. Утренняя площадь пуста, и от этого, а может быть, от ночной прохлады, которую ещё не успело прогнать заспанное осеннее солнце, она кажется очень большой и звонкой.

- А этот памятник видите? Памятник лошади. Да, его трудно не заметить. Сначала его так и называли – памятник лошади. А сейчас и другое название прижилось - мужик с шаурмой.

Диссонансом, на мой взгляд, рядом с храмами на невысоком гранитном пьедестале скульптурная группа – бронзовый Константин Батюшков, двухметрового роста, со свитком в руке (и правда – как свёрнутая лепёшка с шаурмой) и склонивший перед ним голову конь, ну, не знаю какого размера, но пропорции с фигурой учителя Пушкина соблюдены - в общем, тоже огромный. По углам композиции – присевшая Муза со свирелью и Афина Паллада со щитом. Кто кого убедил в том, что именно здесь место памятнику – вологжане скульптора Клыкова или он вологжан? Не знаю, но о вкусах не спорят. Тем более что у нас в Новгороде и своя лошадь есть.

Позже, посмотрев карту города, логику размещения бронзового монумента найду: он расположился на своеобразном «поэтическом перекрёстке» улиц, названных именами вологодских поэтов Сергея Орлова (на ней совсем рядом с Софийским собором находится дом, где жил Варлам Шаламов), Николая Рубцова, самого Батюшкова и Владимира Маяковского, правда, никогда не бывавшего в здешних местах.

- А масло вологодское, бренд такой как появился? Не знаете? Да ему уже несколько веков. Повезли как-то вологодские купцы масло во Францию, путь долог, оно и пропало, плесенью покрылось. Открыли французы бочки с продуктом – нет, мы такое покупать не будем, забирайте назад свой испорченный товар. Приехали бочки обратно. Но вологодские купцы хитрые, прижимистые – что, думают, добру пропадать? Перетопили масло, снова его в бочки закатали и отправили тем же путём. Очень французам это масло понравилось! Да и вкус у него такой необычный оказался - ореховый!

Мы объехали с Андреем почти весь город. Перемежая разговор байками, как бы насмешничая, Андрей спорил со мной, доказывая, что не все дороги, улицы и дома в Вологде так ухожены, как  кажется на первый взгляд, что город живёт не так богато, как мог бы, ворчал на недальновидность тех, кто «принимает решения» и допустил, что главное бюджетообразующее предприятие области поменяло «место приписки». И в многоэтажном здании, где раньше работали сотни кружевниц («Вы обязательно сходите в Музей кружева, там есть на что посмотреть»), теперь ими занято только одно помещение – промысел сильно сбавил обороты, и судьба льнозавода под большим вопросом.  

При всём при этом он, как настоящий гид, показал самые красивые и интересные места. Мы даже выбрались в Спасо-Прилуцкий монастырь, он почти рядом с городом, и там Андрей отвёл меня на берег реки, чтобы можно было охватить взглядом открывающийся простор, панораму монастырских стен с башнями и возносящимися куполами храмов – для полноты впечатлений.  

Может быть, и хорошо, что я познакомилась с городом, увидев его глазами своего спутника. Коренного вологжанина, пожившего в течение десяти лет за границей, когда у него был свой небольшой бизнес, но вернувшегося в родные края, потому что «и с делом стало плоховато, да и менталитет у нас другой». Болеющего за  родной город, желающего видеть его буквально во всём блистающим и процветающим - и понимающего, что желания эти идеалистичны.

Прощаясь, Андрей потчует меня ещё одной байкой. Философской.

- Вы планируете съездить в Ферапонтов и Кириллов монастыри? А историю о том, как они возникли, знаете? Шли из Москвы два товарища. Два монаха – Ферапонт и Кирилл. Пришли сюда, на вологодскую землю. Начали строить монастырь, но не сошлись во взглядах. Кирилл хотел построить обитель помпезную, шикарную. А Ферапонт с этим не соглашался. Вот и разошлись. Кирилл построил свой монастырь – большой, богатый. А Ферапонтов монастырь скромный, уединённый. В чём мораль, спрашиваете? К цели каждый идёт своей дорогой. Даже если цель едина. 

Успеть в детство, или Под Бухарой

Тесьма гладкой асфальтовой дороги, с широкими и на удивление чистыми обочинами, вьётся, петляет то вправо, то влево, то вверх, то вниз («У нас говорят - как девки от медведя убегали», - улыбается Андрей). Она выводит плотной непрерывной линией, «вилюхой», замысловатый рисунок на кружевном пространстве Вологодчины, в ажурной решётке которого, сотканной из убранных полей, лугов и перелесков, одновременно густых и прозрачных, пронизанных воздушными стенами из солнечного света, со взрослыми и молоденькими елями и соснами, белоствольными березняками и пурпурными шапками почувствовавших заморозки клёнов, проступают на взгорках, как «звёздочки» и «розетки» на нитяном плетении, купола церквей, аккуратные деревни, не прижимающиеся к дороге, а обязательно отстоящие от неё на километр-полтора-два, с деревянными домами, рубленными из ели, всё более темнеющей, чем дальше продвигаемся на север. 

Как непрерывное перестукивание берёзовых или можжевеловых коклюшек в руках кружевницы, как шуршание льняных белёных нитей о сколок - рисунок, сделанный игольными отверстиями на бумаге, похожий на перфокарту, и самого сколока о набитый соломой или опилками валик-куфтырь – звучат  имена сёл, речек, озёр, появляющихся и исчезающих за убегающей лентой дороги. Бохтюга, Пухманга, Кубена, Намна, Пундуга, Хмелевица, тёзка новгородской Глушица – речушки с понятными и совсем незнакомыми названиями бегут каждая своим путём, приманивая или обходя города и деревни Сокол, Харовск, Морженга, Сибла, Стегаиха, Пашучиха, Шапша, Сорожино, Пауниха, Стрелица, Мятнево, Тюшковская…

В ажурную решётку простора в этот день и в следующие «снежинками», «паучками», «звёздочками» будут вместе с топонимическими обозначениями вплетаться имена знаменитых людей, сделавших славу и этим местам. В Тимонихе родился писатель Василий Белов, а в бывшем имении графа Олсуфьева – Владимир Гиляровский, лётчик-космонавт Павел Беляев свои первые шаги сделал в деревне Челищево, а авиаконструктор Сергей Ильюшин на своей родине в деревне Дилялево…

Поворот на Вожегу с федеральной трассы - вправо. А нам, к Огибалову, налево. Грунтовую дорогу, только что засыпанную щебёнкой и песком, утюжат два грейдера. «Мерседес» потряхивает. «Жаль, асфальт кончился», - печалюсь. «Тогда бы местные дорожники остались без работы», - возражает водитель. И то правда.

Дорогу пересекает речка Чужга. Тормозим на высоком мосту, потому что от открывающегося вида глаз не оторвать. Прозрачная вода, баюкая солнечные блики, омывает камешки на дне, обегает выступающие валуны и зелёные островки, широкой блестящей лентой уходит вдаль, отражая в своём зеркале высокие берега с тёмными огромными елями, одна сильно наклонилась, как будто бы может упасть. Или стать переправой. Чуть-чуть дороги остаётся до Огибалова. Найду ли там мостик в моё детство?

«Так ты Наташа, дочка Марии Фёдоровны?» - от слёз удерживаюсь, но комок в горле сглатываю долго. В рубленом доме из потемневшей ели, с белыми резными оконными наличниками мы нашли Нину Михайловну. Она – пожалуй, единственная, кто ещё может вспомнить и рассказать о времени, когда здесь жили мои родители и на свет появилась я. К ней направил нас, рассмотрев привезённые мной фотографии,  немолодой велосипедист Николай, которого мы остановили на  деревенской улице.

Огибалово открылось неожиданно, за поворотом дороги, с домами на взгорках, у близкого леса, с несколькими улицами, ответвляющимися от главной, широкой. С огородами, ягодными кустарниками и редкими деревьями у домов. С телёнком во дворе. С семьёй, убирающей картошку на огороде размером с поле. Простор и много воздуха. А где же тень от высоких берёз, где высокая трава? Место, куда мы попали, ну, никак не совпадало с моими представлениями о том, что я должна увидеть. 

По приметам разыскивая дом Нины Михайловны, проезжаем мимо почты, магазина, видим церковь (ну, если село, а не деревня – обязательно должна быть церковь).

Нина Михайловна, 86-летняя милая старушка, подвижная и приветливая, живо и с интересом разглядывает фотографии,  называет всех, кто на них запечатлён, кто вместе с ней, санитаркой, работал в больнице. Здесь, в Огибалове, уже не осталось никого. Кто-то переехал в другие места, других нет в живых. Их дети и внуки в деревне тоже не задержались, разъехались – страна большая, городов много.  

Но я так рада тому, что село живёт. Потому что, когда возникло настоятельное желание попасть на родину, не знала, существует ли до сих пор такой населённый пункт. Сейчас здесь до сорока домов, около ста местных жителей, а летом с дачниками – до трёхсот доходит. 

А больница? В селе теперь работает только медпункт, а старое здание больницы вы найдёте легко, говорит Нина Михайловна, вот там, между домами сверните, там можно проехать.

Сворачиваем на зарастающую травой и подбирающимися кустарниками дорогу и… попадаем то ли в заброшенный парк, то ли в рощу. Ту самую. Мою. С высокими берёзами и елями, с высокой травой. В отдалении, в тенистом пространстве аллеи проступает здание. Большое, одноэтажное, деревянное, с высокими окнами, облицованное доской, покрытой некогда голубоватой краской. А вот здесь, совсем рядом с больницей, на небольшом ответвлении улицы, был выстроен дом, где жили мои бабушка и дедушка, они были учителями, оба директорствовали в школе, бабушка - во время войны, когда дед ушёл на фронт, они вырастили пятерых сыновей, за среднего вышла замуж моя мама, и моё раннее-раннее детство, конечно же – эта чудная роща-парк, прогулки с няней, которая, как поправила Нина Михайловна, была не совсем моей няней, а служила в больнице поварихой.

- А эти берёзы и взаправду старые? - спрашиваю у Андрея, как будто бы мне необходимо ещё какое-то весомое подтверждение тому, что место, где нахожусь и куда стремилась, – одно и то же.

- Так вот же, мхом покрыты.

- Ты уверен? - обнимаю ствол, ощущая на щеке прикосновение мягкого бархатистого покрова. - Извини, что на «ты».

- Так даже проще. Слушай, я за тебя волнуюсь.

- Да всё в порядке.

Мой спутник деликатно отходит в сторону и почти сразу же зовёт: «Иди посмотри, что я нашёл!». Из травы выглядывает коричневоголовый подберёзовик на плотной ножке. А чуть поодаль уже сама вижу россыпь розовых волнушек…

На обратной дороге ещё раз останавливаемся на мосту Чужги. Не обманывай, речка, - ты мне не чужая! А возле указателя с неуместным здесь  названием «Бухара» водитель начинает хохотать:

-  Смело можешь говорить, что родилась под Бухарой.

Нет уж. Поселившиеся тут люди, может быть, и захотели перевезти  на север милое сердцу название, но настоящая Бухара – это, наверняка не менее чудесное, но совсем другое, нездешнее пространство. 

Наталья МЕЛКОВА

Фото автора

Смотреть фоторепортаж