Претензия на миф

08 ноября 2016, 17:45 / 0

Юбилейный ХХ Международный театральный фестиваль камерных спектаклей по произведениям Ф.М. Достоевского открылся постановкой театра на Васильевском (Санкт-Петербург) «Идиот».

Поистине, это уникальная ситуация в русской, да и, пожалуй, во всей мировой литературе, когда писатель, не создавший собственно ни одной пьесы, становится чуть ли не самым востребованным драматургом. Причём писатель второй половины позапрошлого века. Понятно, что мы ведем речь о Ф.М. Достоевском, интерес к которому касательно переноса его прозаических шедевров на сцену - не только не падает, но - наоборот, неумолимо растёт. И это вызывает к жизни одну существенную проблему: количество произведений, несмотря на сравнительно немалый объём творческого наследия, всё-таки ограничено. И все они уже не раз ставились на сцене. Что существенно осложняет задачу режиссёра: не впасть в повтор, тавтологию, но придать постановке своё, новое звучание. Удалось ли это Владимиру Туманову с его «Идиотом»?

«Идиот» заявлен Тумановым как миф. Исходя из этого, главной задачей режиссера является создание этого мифического пространственно-временного континуума. Однако здесь нужно учитывать, что, несмотря на глубокий в последнее время интерес к мифу как коммуникативной системе и знаковой структуре, в научной среде нет единства в определениях этой философской категории. Поэтому обратимся к трактовке Туманова.

В его интерпретации миф есть чувственный образ и представление, своеобразное мироощущение. В своём понимании Туманов во многом опирается на концепцию, предложенную русско-советским философом А.Ф. Лосевым: «Миф - не идеальное понятие, а также не идея и не понятие. Это и есть сама жизнь. Для мифического субъекта это есть подлинная жизнь, со всеми её надеждами и страхами, ожиданиями и отчаянием…». И вот здесь начинается определенная несообразность.

С одной стороны, Туманов освобождает постановку от ряда конкретно-исторических примет, ибо миф всегда универсален. Прежде всего, это касается декораций (художник Елена Дмитракова), которые носят условно-минималистический характер. Все действие происходит перед изогнутой белой стеной с четырьмя арками - порталами, обеспечивающими появление персонажей на сцене. И, соответственно, через них же они и ретируются в небытие - до следующего выхода. Действительно, такое решение смотрится, по меньшей мере, эффектным. К тому же отлично согласуется с режиссерским посылом, сообщая происходящему определенную вневременность. На этот эффект работает и весь интерьер, состоящий только из стола и стульев. Никакого пространственного разграничения не делается: даже сцена знакомства Парфёна Рогожина (Илья Носков) с князем (Арсений Мыцык) в вагоне поезда происходит в этих декорациях. Туманов точно подчеркивает, что значение имеет «что», а не «где», что полностью согласуется с лосевской концепцией мифа.

Реализации того же посыла служит и музыкальное сопровождение (Александр Закржевский). И тоже довольно успешно. В наиболее акцентные, на пике психического напряжения моменты, когда нервы героев готовы лопнуть - пространство заливает пафосно-мистическая музыка, указующая на связь с некой высшей сферой бытия, в сравнении с которой всё происходящее кажется мелочью и пустяком.

Однако кой-какие приметы режиссёр всё же оставляет: облачение персонажей, в целом, соответствует духу того, конкретно-исторического времени. Но, отдадим должное, это не вызывает диссонанса и выглядит вполне органично.

Но, с другой стороны, Туманов зачем-то концентрируется на фигуре Льва Николаевича, как бы только за ним признавая это мифическое начало.  Постановка начинается с прогулки князя в венке из трав с маленькой девочкой. Плюс «музыка сфер»: Лев Николаевич сейчас далеко не в той реальности, что все прочие персонажи пьесы. Также нельзя не отметить, что музыка вступает в силу, ориентируясь в большей мере на нервные реакции Мышкина, игнорируя всех прочих действующих лиц. Да, князь человек весьма необычный  - кто ж с этим будет спорить? Арсений Мыцык это убедительно показывает. Но тогда мифологическое пространство и должно создаваться через князя: зритель должен как бы смотреть на происходящее глазами Мышкина. Однако режиссёр не дает нам этих глаз.

Туманов стремится к некой объективности происходящего, вроде бы всеми средствами утверждая, что миф творится каждую минуту и в каждой точке. Но тогда мифологический статус приобретают и все прочие персонажи, но этого не происходит: уж слишком они укреплены в реальности, пусть и весьма условной. И это, разумеется, главный минус постановки: не дотягивает она до заявленного мифа, не дотягивает. Претензия, которую, думается, не стоило и заявлять. По крайней мере, это позволило бы избежать разочарования: мифа-то не вышло, а - обещали. Стояла бы, вместо «мифа», «версия» или вообще ничего бы не стояло, просто «Идиот» и всё - и спектакль воспринимался бы куда лучше. Поскольку сама по себе постановка неплоха и даже чуть более того.

Выделим несколько пунктов. Во-первых, это отход от кондового реализма. Совершенно справедливый, к тому же, отход. Достоевский - мастер гротеска, и Туманов не побоялся это показать, хотя и на свой лад, что, вне всякого сомнения, недостатком не является. Так Парфён Рогожин, неестественно сгорбившись, носится по сцене аки матёрый черт в чёрном пальто и со штофом водки. А за ним по пятам, как преданный чертёнок-холуй, юродствуя на все лады, следует Лебедев (Владимир Бирюков). А чего стоит жеманно-лоснящийся Фердыщенко (Михаил Николаев)? А Ганя, рухнувший без чувств перед горящим пакетом со ста тысячами рублей? Во-вторых, это абсолютно современная пластика: ничто не связывает движение актёров с архаичным классическим театром. Их жестовая политика аутентична той степени гротеска, которая актуализируется в постановке. В-третьих, это минимализм декораций, который в отрыве от мифологической концепции сокращает историческую дистанцию до минимума. В-четвёртых, музыкальное сопровождение, передающее экзальтацию Мышкина и как бы являющееся кодой для наиболее ключевых сцен. И, в-пятых, соответствие образам - в смысле актёрской игры, которая напоминает слаженный хор.

Конечно, жаль, что претензия Туманова осталась лишь претензией. Но само наличие сверхзадачи, заключающейся в преодолении драматических границ и выходе к чему-то большему, чем это может позволить сцена - к мифу, к мистерии, не может не обнадёживать. Даже несмотря на то, что именно она и снижает планку, на которую могла бы претендовать постановка. А она могла бы претендовать на гораздо большее, чем вышло в итоге.

Алексей МОШКОВ

Поделиться: