Облокотившись

Ему крепко не повезло с предками: прадед его был царский офицер, и дед его должен был быть царским офицером, если бы не прогнали царя и не разогнали кадет, и отец его был офицер, и хотя это был уже офицер советский и по вечерам нетрезво слонялся по квартире в мятых сатиновых трусах, спина и плечи его не теряли особой конструктивной жёсткости, которая у балетных называется апломбом корпуса.

Как вырабатывается этот апломб, мы видели, когда наш приятель был ещё мал даже для суворовского училища. По старому кадетскому способу наш приятель, садясь за обед или за уроки, должен был локтями прижимать к бокам две увесистых книги. Расслабь спину – книги упрутся в край стола и не пустят к тарелке; расслабь локти – книги с грохотом упадут.

 

Нам с ним тоже крепко не повезло.

У того, кто видел, как он, не разжимая локтей, торчит посреди дружеского выпивона, будто штык, воткнутый в стул, пропадал аппетит.

Глупо пить портвейн, стоя по стойке смирно.

Мамы ставили его нам в пример, зато простоватые подружки нашей юности недолюбливали его и дразнили аристократом.

Откуда им было знать, ситцевым девушкам, разницу между аристократизмом и солдафонством.

 

Владимир Александрович фамилию носил звучную, из учебника истории, но предупреждал, что героям учебника приходится самой захудалой роднёй.

Может, поэтому я и застал его в живых. И ещё потому, что он научился выживать во враждебном лабиринте коммуналки.

 

Всё, однокоренное коммуналке, – партию, общественный строй – он тоже умудрялся не замечать.  

Владимир Александрович где-то преподавал. Где и что - не важно. В любом случае, преподавал он совершенно не тем и не то.

Как натренировать эту восхитительную близорукость – вот о чём надо было у него порасспросить, но я постеснялся.

Ну и дурак: нынче эта незрячесть очень пригодилась бы.

 

В первой комнате от входа жил профессиональный алкоголик, развлекавший себя  враждой к «бывшему». Например, он вешал свои чудовищные носки обязательно над коммунальной плитой и обязательно над кастрюлькой дворянина. Отвечать на носки по всем правилам риторики было бы нелепо.

«Алексей Фёдорович, вы – гамно», - без гнева и вполне цензурно возражал ему дворянин. 

В этом орфоэпическом компромиссе чувствовалась выучка поколений, которым нельзя было унизиться до дуэли чёрт-те с чем.

 

Между прочим, Алексей Фёдорович был алкоголик, но не пропойца. Он имел шляпу, по большим праздникам носил галстук на резинке, а в будни – даже спьяну – по-солдатски застёгивался на все пуговицы. При виде того, как самая верхняя впивается в его шею, мне становилось больно глотать.

Владимир Александрович же, если ситуация галстука не требовала, верхнюю пуговицу не застёгивал никогда. Да что там: иной раз на его рубашке оказывалась расстёгнутой и вторая пуговица. Но при этом он отнюдь не выглядел расхристанным, нет.

Это была моя юношеская мечта: уметь оставить верхние пуговицы расстёгнутыми так, чтобы выглядеть свободным человеком.

Хотя я и догадывался, что секрет не в самих пуговицах.

 

В самой последней от входа комнате коммуналки жила еврейская семья. На  иудейскую Пасху они приносили диковинный хлеб – мацу: жёсткие и безвкусные лепёшки.

Маца напоминала им об исходе из Египта. Исход начался так внезапно, что тесто еврейских хозяек не успело закваситься. Оно было замешано ещё рабами – а испечено уже людьми, нашедшими в пустыне свою свободу.

То есть хлеб рабства и хлеб свободы – один и тот же.

Это кажется мне очень важным: свобода не даёт сама по себе пышного и сладкого хлеба.

С сухим треском ломая мацу, еврей должен думать о себе как о только что вышедшем из Египта и спрашивать себя: свободен ли я?

 

Умение быть слегка небрежным, не впадая в неряшливость, - вот что отличает аристократа.

А педантизм – почерк неряхи, насилующего свою природу. Почерк несвободного человека.

 

Еврею на Песах положено есть свой жёсткий хлеб, облокотившись.

Так древние греки и римляне на своих симпозиумах пировали, полулёжа.

Подобие наших стульев служило для других целей. На таком стуле, например, восседал консул: он правил.

Править – это работа. Освободившись от государственных забот, консул мог возлечь.

В пасхальной позе смысла не меньше, чем в строгости пасхального хлеба.

Облокотившийся человек – расслаблен. Он не настороже, как раб, кожей спины вслушивающийся в свист воздуха, рассекаемого плетью, или как солдат, которого может настичь окрик командира. Это – слегка небрежная поза освободившегося человека.

То есть разница – не в самом хлебе, а в том, как ты его ешь.

 

Когда-то, наблюдая встречу олигархов с президентом, я заметил, как плебейски напряжены олигархи. Страх зримо натягивал их мышцы, галстуки резали горло.

Только один держался, как бы облокотившись.

Он, как известно, за свою аристократическую небрежность дорого заплатил: был разорён и посажен. Но оно, пожалуй, того стоит.

 

Да расслабьтесь вы.

Расстегните пуговицу. Облокотитесь.

Попробуйте – вам должно понравиться.

Сергей БРУТМАН