«Команданте, мне жаль»

Странно было бы в ранней юности не быть радикалом. Странно было бы не подпасть под обаяние романтических свободолюбцев после мальчиковой литературы, в которой царят Оводы да Капитаны Блады. Тем более если живёшь в стране трухлявых идей, в стране победившей бюрократии, где прекратилось, кажется, любое движение чувства и мысли, и только пузыри болотного газа время от времени слегка колеблют «стабильность», затканную ряской. И тем более - если уже в детстве начинаешь понимать дистанцию между собой и номенклатурными семействами... и то, каких неимоверных усилий и какого счастливого стечения обстоятельств потребует от тебя попытка реализовать себя в мире, который уже принадлежит «им».

До сих пор помнится день - не дата, а день - когда в сарае, стоявшем на школьном дворе, мы сортировали добытую по квартирам макулатуру, и по неистребимой привычке к чтению текстов я зачитался согнутым вдвое журналом непривычного формата и необычной вёрстки. Не меньше половины журнала занимала статья о том, как полторы сотни молодых людей атаковали армейскую казарму, восстав против диктатора. Треть повстанцев погибла.

Видимо, статья была приурочена к 20-летию штурма Монкады.

Конечно, я знал о Кубе. Знал, кто такой Фидель Кастро. Но не знал драматических подробностей, предшествовавших суду над ним и произнесённой им речи «История меня оправдает».

Журнал, затоптанный чьими-то ботинками в тот дождливый день, я умыкнул из сарая (надеюсь, это не повлияло на макулатурные достижения пионерской дружины), дома высушил и отчистил. Он стал фундаментом собиравшейся годами личной библиотеки, посвящённой сначала Кубе, а потом - Латинской Америке в целом. Подозреваю, что я был одним из немногих в нашем провинциальном городе, кто прочёл не только огромную речь Фиделя на суде, но и другие его бесконечные речи, выходившие в «Политиздате».

Я одолевал их без принуждения. Наоборот - с волнением. Я читал, а с застеклённых полок моего ученического секретера на меня смотрели портреты кубинских «барбудос». Это были весёлые лохматые парни, совершенно не похожие на наших генсеков и комсоргов. Я любил этих парней, как несуществующих братьев. И любил их не за то, что они на своём далёком острове победили - а за то, что восстали без особой уверенности в победе.

В упор смотрел на меня Че, будто спрашивая: способен ли восстать я сам. Куда-то ехали мимо меня, увлечённые беседой, Фидель и Камило.

Ни Че, ни Камило уже не было на этом свете. Но, как заметил Шиллер о лихом маркизе - «для мальчиков не умирают Позы». Не умирают, это точно.

А вот для мужчин - другое дело.

Прошло время, и стало ясно, что все эти волосатые-бородатые кондотьеры революции вовсе не составляли такого единства, какое чудится мальчикам в четвёрке мушкетёров.

Прошло время, и всплыла загадочная история гибели Камило Сьенфуэгоса - первым вошедшего со своим отрядом в кубинскую столицу, народного любимца, выходца из рабочих, обладателя улыбки не хуже гагаринской. Камило был анархистом; он считал, что Кастро напрасно готов променять идеологию бунта на экономически выгодный союз с бюрократическим СССР. Сначала Кастро отдал ему вооружённые силы республики, но потом передал этот пост своему младшему брату. Друзей Сьенфуэгоса стали арестовывать. Одного из них вождь велел арестовать самому Камило - в этом чувствовалось сталинское ехидство. Через несколько дней маленький самолёт с Камило на борту исчез над морем. Нет никаких доказательств того, что это мог устроить вождь. Кроме одного: он БЫЛ СПОСОБЕН на это.

Че Гевара отрёкся от всех постов и от дарованного ему кубинского гражданства и ушёл партизанить. Это был его осознанный выбор, бесспорно. Но к выбору этому его привели, похоже, разногласия с Фиделем. Образцовый романтик, по сути - троцкист, он тоже не был согласен с более прагматичным путём, который избрал тот, кого мы считали его другом. В «реальный социализм» тех лет Че не слишком верил, зато считал, что социалистические страны преследуют лишь собственные интересы, оказывая поддержку тем, кто борется за национальное освобождение. Посмертные почести Геваре не отменяют того, что Фидель и не удерживал друга: в народном сердце на всех может не хватить места.

О, нет, Че не был святым. Куда там! В начале 1950-х он подписывался под письмами «Сталин II». Это было бы шуткой, но сразу после победы революции на его счету - тысячи бессудных расстрелов. И всё же он благословил расстрелы солдат свергнутого диктатора. А друг его без жалости устранял других команданте революции.

Уже в 1961-м был расстрелян майор Уильям Морган, бравший Санта-Клару вместе с Че. Разочаровавшись в тоталитарном крене новой власти, он восстал. И, конечно, был объявлен «агентом ЦРУ»: все диктаторы защищают свою власть примерно одинаково.

К смертной казни был приговорён и майор Гутьеррес Менойо, потомственный социал-демократ. Расстрел заменили заключением - практически пожизненным. Лишь под международным давлением он был выпущен из темницы - и до конца жизни уговаривал бывшего товарища провести демократические реформы на так называемом Острове Свободы.

Я уж не говорю о тех, чьих имён история не помнит и не в состоянии поэтому «их оправдать»: о тех, кого в ходе политических репрессий сгоняли на стадионы (задолго до Чили), о крестьянах, которых по-сталински депортировали с родных мест...

У властолюбцев не бывает постоянных друзей. У них бывают лишь интересы.

Властолюбцы своеобразно понимают свободу. Для них свобода - это возможность вести за собой пасомые ими народы. Для народов свобода, в понимании властолюбцев, состоит в упоении своей любовью к вождю и в обязательном одобрении любого его слова и дела.

В этом смысле Фидель, конечно, сделал и себя, и кубинцев свободными.

Равными он сделал их тоже: равными в нищете.

Безусловно, он внушил им веру в будущее: живи я на Кубе, я бы точно знал, что завтра буду таким же нищим, как вчера. Зато буду восторженно взирать на портреты героев Революции (тех, кто остался), петь революционные песни, понуждать соседей делать то же самое (а система взаимной идеологической слежки на Острове Свободы - куда совершенней, чем в сталинском СССР), и никто не заставит меня трудиться.

Только не думайте, что это  приятно - расставаться с кумирами своего отрочества. Когда «для мальчика умирает маркиз Поза» - умирает часть собственной души мальчика.

Представьте себе, что можно почувствовать, когда ты узнаёшь, что гибель смельчаков, штурмовавших Монкаду - во многом на совести твоего кумира, который скверно продумал операцию. Что сам Кастро спасся благодаря некоему «чуду»: «Вдруг откуда–то выскочила машина. Не представляю, как и почему эта машина направилась ко мне и забрала меня. Я никогда не спрашивал деталей моего спасения». То есть он уехал от стен казармы, залитых кровью его друзей. И пока их терзали - выкалывали им глаза, использовали в качестве мишеней - скрывался. Зато смог произнести в суде свою знаменитую речь, которой я зачитывался...

Может быть, кто-то скажет, что, отрекаясь от Фиделя, я, повзрослевший, предал его.

Но может быть, это Фидель предал мою любовь, оказавшись самым обычным властолюбцем?

Ещё за два года до победы Революции он заявлял: «Власть меня не интересует. После победы я вернусь в свою деревню и займусь адвокатской практикой». Спустя полвека, больной и ослабший, передав дела брату Раулю, он оказался не в силах отказать себе в удовольствии направлять духовную жизнь общества, публикуя пространные, как обычно, статьи в партийной прессе. Только смерть смогла оторвать его от власти.  

...Когда в леса Боливии пришла шифровка с приказом президента этой страны о казни пленённого Че Гевары, представитель победителей вошёл в комнату и сказал Че: «Команданте, мне жаль».

Да, команданте Фидель, мне было жаль вычёркивать вас из своего сердца. Но это послужило мне хорошим уроком на всю жизнь. 

Сергей БРУТМАН